Ирина Ярич - Шелест ветра перемен

– Жданушка, и мне муторно… Глянь в воду против нашего возницы, – едва слышно добавил.

Ждан повернулся направо, подставив розовеющему солнцу русый затылок. Справа в ряби волнисто плыли отражения тех, кто сидел на плоту, над ними прыгала палка, не управляемая никем. Ждан уставился на неё, потом ошеломлённо возрился на перевозчика, который по-прежнему отталкивался той же самой палкой, и после вопрошающе на Добрилу. А тот прошептал:

– Худой человек… И человек ли?

Ждана передёрнуло, он вскочил и крикнул:

– Куда везёшь нас?

– Что ты, парень? – лукаво улыбался тот, – поди перегрелся?

– Это ты перегрелся, не выдержал Добрила, – да так, что отражение твоё испарилось, – кузнец усадил друга. Какую лихость замыслил?.. Мужи, – обратился Добрила к новобранцам, – гляньте в реку, не человек он!

Люди всполошились, прильнули к краю плота, а на воде, кроме них лишь палка торчит.

– Ах, ты, лиходей поганый! – закричали. Повернулись.., а перевозчика нет.

Вдруг раздались шлепки, будто кто-то хлопал по воде.., и действительно кто-то невидимый оставлял на речной глади следы, но и они почти тут же исчезали. «Следы» вели к берегу острова.

– Назад! Воротимся скорей! – заторопились люди на плоту.

А с острова донёсся смех, который нарастал, издевательски надсмехался над оторопевшими новобранцами. Они лихорадочно отталкивали плот, гребли руками, шапками.

На берегу остальные поняли, что на плоту неладно, удивлялись, куда делся перевозчик и, почему они возвращаются, и откуда взялся шум, похожий на жуткий смех. И вдруг, на берегу ахнули… Плот растаял, как туман, ни одного брёвнышка и люди барахтаются, благо многие из них могут плыть. Кое-кто с берега, из тех, что привыкли плавать с детства, бросились в реку на подмогу.

Удалось вытащить всех. Мокрых и испуганных новобранцев расположили у костров, что уже жарко полыхали.

– А, где ж остров треклятый? – воскликнул Яромудр.

Все оборотились, глядь, а река тихо бежит, золотисто искрится мелкая рябь и нигде насколько видна её поверхность, нет ни единого даже крошечного островка. Люди с недоумением в полном молчании переглядываются, и снова и снова осматривают реку. Что это было? Кто это был? Почему хотел погубить людей?

На очередную ночёвку расположились на холме, дальше до горизонта простиралась равнина, утопающая в вечернем сумраке. Сизо-сиреневая непроницаемая дымка синея, заволакивала низину и, вея сыростью, медленно подступала к пологому склону. Большая жёлтая лепёшка луны, будто незаметно, пятится, поднимаясь выше и дальше, бледнеет, белеет и, словно наливается светом. И вот уже блестит, как начищенная серебряная монета. Тёмные силуэты лошадей спокойно пасутся возле таких же саней и фигур людей, что укладываются спать, тихо переговариваясь, как бы боясь нарушить покой надвигающейся ночи, по-летнему тёплой и нежной, наполненной ароматами свежей листвы, молодой травы и весенних цветов.

На соломенной подстилке в санях лежит Ждан, его взгляд устремлён на пятнистый лунный лик. Сколько раз они с Благушей любовались этим небесным чудом и ещё звёздами, непостижимым творением богов. «Жёнка родимая, акы тяжко. Вокруг люд, а внутри пусто… Любые маетесь без родителя, без мужа…» Когда ещё к ним воротится, надо терпеть. И, глядя на россыпь Млечного пути, Ждан молится, просит Перуна, Макошь и Сварога помочь ему освоить воинское мастерство, да живым к семье вернуться.

Чуткий сон дружинников не раз нарушался призывными перекличками птиц. На разные голоса они трезвонили без умолка всю ночь. Что за ненормальные птицы, удивлялись спросонья бывалые мужи или место тут такое, что отовсюду слетелись и гомонят на необозримое множество разных голосов и тонов без устали, да ещё и в темноте.

А Ждан, то вспоминал, то молился и не заметил, как его окутал сон, похожий на густой белёсый туман, что заполнил долину и, который, золотясь под первыми лучами солнца, медленно плывёт и тает в бирюзовом небе. Птичьи трели на всевозможные лады ещё звучней, будто слетелись сюда пернатые со всего света. Разносился перезвон со всех сторон, с деревьев и кустов, но иллюзию бесконечной многолосицы создавали несколько десятков самцов болотной камышовки, что сидели на тонких стебельках крапивы и таволги заливного луга и призывали самок и ночью и днём, замолкая лишь на короткое время, а потом опять принимались свистеть, щёлкать, тренькать и трещать голосами различных птиц, когда-либо ими услышанных.