Даниил Муха - Ромул – первый царь Рима. Эпическая повесть

Хозяйка подчинилась и отправилась на маленькую кухню, где загремела посудой, напевая какую-то песню.

– Ну, мальчики, садитесь. Раз вы приемные сыновья моего брата, то вы у меня желанные гости, – сказал Плистин, потирая ладони в предвкушении вкусного обеда. Я вижу, вы пришли сюда научиться уму-разуму.

– Да, так оно и есть. Один знатный муж, – и Ромул гордо поднял голову, – захотел, чтобы мы научились литературе, музыке и владению греческим оружьем.

В этот момент хозяйка позвала всех к столу, и проголодавшиеся от долгого пути близнецы жадно набросились на еду.

Темным саваном ночь окутывала Габии все плотнее и плотнее. Наступило время для сна: хозяева и гости улеглись на деревянные кровати, устланные соломой, и заснули, укрывшись шерстяными покрывалами – до того бывали холодными зимние ночи в Центральной Италии.

Вдруг посреди ночи Ромул вскочил с ложа, весь в поту, сердце его от волнения сильно колотилось. Другие, потревоженные его странным поведением, тоже проснулись, при этом Рем выглядел сильно напуганным.

– Что случилось, о благородный юноша? – вопросила ласково хозяйка. – Ты так напуган!

В этот момент в окне что-то мелькнуло. Ромул посмотрел туда и вздрогнул – там неистово, с пронзительным писком, царапалась о стекло когтями и крыльями большая летучая мышь, как будто желая передать находящимся в доме важную новость.

И вдруг молчавший до этого Рем пронзительно закричал:

– Нет! Только не это! О боги, неужели вы оставили нас без родной матери! О мама, не уходи!

После восклицания брата Ромул вспомнил во всех подробностях свой сон, от которого проснулся.

Ему приснилось, что он подходит к дверям тюрьмы какого-то города, при этом стражи не было, а ворота были открыты. Дальше Ромул увидел, как он спускается вниз, в темноту, туда, где должны находиться заключенные. Какой-то знакомый до боли голос, голос из самого детства, звал его дальше и дальше. Внизу было темно, но Ромул взял факел у входа и с ним прошел в самые глубины лабиринта. Ему привиделось, что он подходит к одной из камер, откуда раздавался голос, зовущий его по имени. Вдруг голос умолк. При свете факела Ромул увидел на полу распростертое тело молодой женщины, она уже не звала на помощь, даже не дышала. Ромул воткнул факел в щель в стене и приподнял безжизненное тело женщины. И ему привиделось (о ужас!), что черты лица ему знакомы: глаза, которые смотрели на него когда-то с нежностью, теперь угасли; щеки, переливавшиеся румянцем когда-то у его лица, теперь были бледны; руки, ласкавшие его в колыбели, теперь безжизненно лежали на груди. Да, это его родная мать – сомнений нет! Вдруг женщина зашевелилась, почувствовав дыхание живого человека; ее глаза открылись и ласково посмотрели на него, Ромула; губы еле слышно выдавили: «О Ромул, милый сын, неужели это ты? Как я рада увидеть тебя перед смертью. Ромул, отомсти за меня коварному и злому Амулию, ради всех богов, – голос женщины стал чуть громче, – ради всех богов, сделай это, Ромул. И прощай. Прощай навсегда…»

– Нет, нет, только не это! О боги, за что такое наказание?! – и Ромул воздел руки к небесам.

Рем, плача, обратился к брату:

– Брат мой, мне приснилось, что будто я вошел в открытую темницу и увидел там женщину, лежащую на полу!

– То же самое хотел сказать и я, брат мой! Неужели это наша родная мать и она находится в темнице?!

Плистин и его супруга с волнением бросились к безутешным близнецам и стали успокаивать их как могли. Вдруг Плистин вскочил и указал пальцем на окно, возле которого продолжало царапаться когтями и крыльями противное перепончатокрылое животное.

– А ну, убирайся отсюда! – и с этими словами он бросился к окну, затянутому бычьим пузырем, предварительно взяв в руки метлу. Потом снял пузырь с окна и прогнал метлой пронзительно кричавшую летучую мышь.

Летучая мышь улетела прочь, в темноту необъятной ночи. И было очень тихо и темно, только раздавалось всхлипывание близнецов да увещевания хозяев дома, пытавшихся их успокоить.

Во дворце Амулия было тихо: прислуга знала, что царь устал и хочет спокойно провести время. Амулий полулежал на своем ложе в спальне, с ним находилась одна из наложниц. Вот единственное, что нравилось Амулию, – то, что многочисленные слуги трепетно исполняют все его прихоти, а наложницы ублажают его стареющую плоть. Государственные же дела, приемы послов, подавление народных волнений и военные действия против соседей – это невыносимое бремя, и Амулий стал понимать это все больше и больше. Да и совесть Амулия была постоянным раздражителем, от которого царь не мог спрятаться, как прятался он во дворце от народных бунтов. Может быть, тому виной его преступные замыслы и козни против родичей: родного брата, племянницы и других из рода Сильвиев? На это указывали весьма зловещие знамения, которые происходили неоднократно после того, как он, Амулий, стал узурпатором Альбы-Лонги. Например, он увидел, как в ясный солнечный день на крупного черного ворона, сидевшего на коньке крыши, набросилась стая белых воронят и разорвала его на куски. Такого Амулий никогда раньше не видел. Но еще больше испугало суеверного Амулия другое зловещее знамение: во время жертвоприношения по окончании сезона жатвы жертвенный бык, крепко связанный по ногам пеньковыми веревками и уже положенный на жертвенный камень, вдруг разорвал мешавшие ему путы, сбил с ног жреца с жертвенным ножом, а потом насмерть затоптал других служителей. Лишь подоспевшим стражникам удалось пронзить его копьями, и бык повалился на землю, окропив ее кровью, но церемония жертвоприношения была сорвана. По толпе прошел слух, что не к добру это. Простые люди заволновались и теперь более, чем раньше, проявляли недовольство деспотическим правлением.