Карл Мунк - Один

Синий полог теперь был куда больше, чем еще Неделю назад. Сомнений не оставалось – полог накроет все девять миров, сжигая все на своем пути.

Ветер занимал треть неба, и уже различимы первые, самые жадные щупальца, тянущиеся к мировому древу.

Старый ясень, простерший ветви земель в пространстве, дрогнул и заскрипел – жарким дыханием обдало верхние ветви кроны. Листья ясеня скорчились и почернели.

Хеймдалль, влекомый тайными мыслями об истине, кинулся прочь из Асгарда. Творилось неладное. Хотелось вбежать в залу сборищ, хватить первого встречного. Закричать:

– Глупцы! Вы погрязли в беспутстве и пороках! К чему же теперь тщетные усилия спастись?!

Но Хеймдалль преодолел ворота. Приказал небесной дороге увести его куда подальше от соблазна: то была бы правда, но никому не принесшая облегчений.

А ветер медленно, словно влекомый тусклым огоньком разума обитаемых миров, разворачивался.

Теперь огненный парус был обращен к Асгарду и прочим мирам боком. Ярко золотое полотнище пламени трепетало, заполнив половину неба.

– Смотрите! – в восторге кричали и плакали видевшие. Золотой парус ветра на фоне черного неба – зрелище было красивым. Но чуть ли не впервые красота несла смерть.

О видении в памяти прошлого не сохранилось даже преданий: люди и боги не были напуганы, лишь удивлены – теперь, когда огненный вихрь приблизился, над мирами воцарился вечный день, чуть серее по ночам – и только.

Солнце на ярком фоне свечения походило на золотую искорку – стыдливая луна и вовсе была неразличима в льющемся из пространства свете.

А ветер пожирал, крепчая, все новые звезды, становясь все голоднее с каждой вновь поглощенной пламенем звездой.

Пространство, испещренное языками пламени, изменилось. Вселенная корчилась, отступая под натиском ветра, и съеживалась, фыркая, как рассерженная кошка. Улучив момент, сковывала хвост вихря ледяным панцирем. Пламя оборачивалось и шипело, расплавляя лед. Теперь над золотистым пологом искрился светящийся туман – морось кипящего льда. Вихрь был так близко от обитаемых миров, что вода, остывая, обрушилась на миры беспрестанными ливнями.

В Миргарде и Альфейме размыло посевы. В Асгарде асы шлепали по размытому потоками воды болоту. Пока всего лишь дождь. А в нижних мирах – еще и опасность голода. В верхнем мире почему-то похолодало. Асгард, с его летом и вечным солнцем, закутался в шкуры и плащи на меховой подстежке. В нижних мирах на светло-зеленых лугах лежал снег. В Асгарде ленивые медлительные снежинки сыпались трухой, оседая на крепостных укреплениях. На крышах дворцов. На одежде и бородах асов.

Воины роптали:

– Ну, когда же Ригнарёк? Когда же битва миров с великанами-йотунами?

Иные, зябко пряча за пазуху помороженные руки, добавляли:

– Пока асы соберутся на битву, мы тут все себе хвосты обморозим!

Шепот недовольства прокатился и смолк.

Это был первый опыт встречи космического вихря с обитаемыми мирами. Потом ветер снова изменил направление, ушел стороной.

Миры еще не погибли, но уже изменились. Первый азарт, разбуженный близкой опасностью, попригас: нельзя же ждать смерти ежедневно!

Люди, пряча глаза, то один, то десятком, отпрашивались из Асгарда: у одного заболела жена, у другого пала скотина, и в избе нечего есть. Асы и ваны еще держались приятелями. Но все чаще расходились по отдельным островкам: ваны, добившись чести обитать в Асгарде, выясняли для себя прежде всего, что жизнь такая – скучна. Пока собирались и вооружались дружины, ваны были при деле. Теперь же выяснилось, что злаки и фрукты в Асгарде растут без всякой заботы со стороны. Дичь на охоте так и норовит встать под удар, чтобы асу было удобнее целиться. Еще много нелепостей и нецелесообразностей отметили, дивясь, ваны. Асы к беспечной жизни были привычны – многое не замечали.

Ваны же не умели проводить целые дни в болтовне, пусть и на возвышенные темы. Ваны откровенно на таких сборищах богов зевали. Поражались, отчего так их тянуло в Асгард раньше. Пряча глаза, просились в Альфхеим: жизнь в нижних мирах, пусть не такая роскошная, бурлила, не давая ни минуты покоя. Заставляя работать до усталости, не давала голове плодить густые и бесплодные мысли.

Мир, стронутый с размеренного ритма бытия, с удивлением озирался: да в чем причина беспокойства и сутолоки?

На открытый протест никто не решался, но мятые лица и красные по утрам веки – признак тревожно стучащего молоточка: если великаны-йотуны не объявятся для битвы в ближайшее время, прощай, дисциплина! Один и его соратники вновь вернулись к ночным обходам боевого лагеря. Заглядывали в палатки воинов. Иногда вышвыривали на снег полуголых девиц. Еще чаще раскалывали бочонки с вином. Красная жидкость расползалась по насту кровавыми пятнами, медленно питала снег.