Джон Стейнбек - Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола

Бр-р, меня до сих пор бросает в холодный пот от этих воспоминаний. А затем в один прекрасный день в комнату вошла тетушка и, отвергнув все мои возражения, вручила мне книгу. Я с ненавистью разглядывал черные буковки, которые никак не желали складываться в слова. Я и не припомню мига, когда все стало постепенно меняться. В конце концов страницы раскрылись и впустили меня в свой мир. Волшебство свершилось! Библия, Шекспир и «Путешествие паломника» принадлежали всему миру, но эта книга… она была только моей! Как вы догадываетесь, она оказалась сокращенной кэкстоновской версией романа Томаса Мэлори «Смерть Артура». Я был очарован необычным произношением слов, да и сами слова — старинные, давно уже вышедшие из употребления — имели надо мной неизъяснимую власть. Возможно, именно тогда во мне и поселилась страстная любовь к английскому языку, которой я страдаю всю свою жизнь. Я с удивлением открыл для себя проблему языковых пародоксов: оказывается, cleave означает одновременно и «прилипать, склеиваться», и «раскалываться»; словом host может обозначаться как враг, так и гостеприимный друг; a king (король) и gens (род, клан) происходят от одного и того же корня. Довольно долгое время я пользовался своим тайным языком: yclept и hyght, wist и accord означали для меня «мир»; entente — «цель», a fyaunce — «обещание». Старательно шевеля губами, я произносил букву, в старину известную как «торн» (thorn), на манер буквы «р» — которую она напоминала очертаниями — вместо того, чтобы произносить правильный звук th. Сейчас, задним числом, я не стыжусь этого. Ибо все в моем родном городке первое слово в названии «Ye Olde Pye Shoppe» произносили как «йе». Так что даже лучшие из лучших навряд ли были лучше меня, маленького мальчика. Уже гораздо позже я узнал, что в этом злополучном «Ye» буква «у» заменила устаревший «торн». Однако тогда я шептал про себя таинственные и прекрасные слова — «Когда народится это дитя, повелите отдать его мне тайно через задний замковый выход некрещеным» — и, как ни странно, узнавал их, каким-то шестым чувством улавливая смысл высказывания. Думается, меня очаровывала сама странность языка, и она же помогала мне проникнуть в далекую сцену, где вершились непонятные события.

И в этой сцене я находил все черты, присущие человеку, — и доблесть, и печаль, и разочарование, но в особенности рыцарственность — пожалуй, единственное качество, являющееся несомненным изобретением западной цивилизации. Полагаю, мое чувство справедливости, моя непоколебимая установка «положение обязывает» и моя нетерпимость к угнетению одного человека другим — всё берет начало в той таинственной книге. Она оказалась бережной ко мне — не ранила мои чувства, как это делали почти все детские книжки. И мне не казалось странным, что король Утер Пендрагон возжелал жену своего вассала и добился ее при помощи хитрого обмана. Я не был шокирован, узнав, что рыцари были как добрыми, так и злыми. В моем родном городе имелись люди, которые рядились в одежды добродетели, но были, как я знал, самыми настоящими грешниками. Когда мне доводилось испытывать чувство смятения или печали, я спешил поскорее к своей книге. Дети ведь, как известно, бывают добрыми, а случается, что и злыми, жестокими. Все эти противоречивые качества я находил в себе самом, но все они присутствовали и в моей волшебной книге. И это успокаивало. Если я оступался в жизни — неверно делал выбор между любовью и преданностью, — то ведь туже самую ошибку допускал и мой любимый Ланселот! Я мог понять темные бездны Мордреда, потому что открывал их и в своей душе. Надеюсь, во мне было что-то и от Галахада (хотя, увы, до обидного мало). Там же, в глубине моей души, обреталась потаенная жажда увидеть, прикоснуться к Священному Граалю — она и по сей день там.

Шли годы, а чары Мэлори не рассеивались. И тогда я начал исследовать истоки этой бессмертной литературы. Я прочел «Черную Книгу Кармартена», «Мабиногион и другие валлийские легенды», «Красную Книгу Хергиста», труд Гильды Премудрого «О погибели Британии», а также «Описание Камбрии» Гиральда Камбрийского и множество «французских книг», которые упоминает Томас Мэлори. Дальше — больше. Я закопался в научные изыскания, штудировал Чамберса, Соммера, Голлонца, Сэнтсбери, но всегда возвращался к Мэлори. Вернее сказать, к Мэлори в кэкстоновской редакции, поскольку на протяжении долгих лет это была единственная доступная нам версия «Смерти Артура». Так продолжалось до того момента, когда в 1934 году было объявлено, что в библиотеке Винчестерского колледжа обнаружена ранее неизвестная рукопись романа Мэлори, получившая название Винчестерского манускрипта. Известие об этом открытии глубоко взволновало меня. Однако на тот момент я не принадлежал к ученой когорте исследователей — был просто горячим поклонником романа, а следовательно, не имел ни возможности, ни нужной квалификации для того, чтобы ознакомиться с драгоценной находкой. Лишь в 1947 году Юджин Винавер, профессор французского языка и литературы в Манчестерском университете, издал свой трехтомный труд, посвященный творчеству сэра Томаса Мэлори вообще и Винчестерской рукописи в частности. Трудно было найти более подходящего человека для подобной работы, ибо сама специализация профессора Винавера предполагала блестящее знание не только «французских книг», но и других — валлийских, ирландских, шотландских и бретонских — источников. Помимо своей великолепной эрудиции и строго научного подхода, Винавер привнес в эту работу радостное ощущение чуда, которого так недостает традиционной методологии.

Читать дальше