Низами Гянджеви - Семь красавиц

Да! Подряд четыре года хлеб ваш погибал,
Ты ж свои запасы людям щедро раздавал,

Но четыре года счастья будет вам теперь,
Ни нужда, ни смерть не будут к вам стучаться в дверь!»

И четыре круглых года, как сказал Яздан,
Благоденствовал и смерти не видал Иран.

Счастлив шах, что добротою край свой одарил
И от хижин смерть и голод лютый удалил.

Люди новые рождались. Множился народ.
Скажешь: не было расхода, был один доход.

Умножалось населенье. Радостно, когда
Строятся дома; обильны, людны города.

Дом за домом в эту пору всюду возникал,
Кровлею к соседней кровле плотно примыкал.

Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец,
Сам по кровлям он пришел бы к целям наконец.

Если это непонятно будет в наши дни,
Ты, читатель, летописца — не меня — вини.

Народился люд, явилось много новых ртов,
Пропитанья было больше все ж, чем едоков.

На горах, в долинах люди обрели покой,
Радость и веселье снова потекли рекой.

На пирах, фарсанга на два выстроившись в ряд,
Пели чанги и рубабы и звучал барбат.

Что ни день — то, будто праздник, улица шумна.
Возле каждого арыка был бассейн вина.

Каждый пил и веселился, брань и меч забыл,
И, кольчугу сняв, одежды шелковые шил.

Ратный шум, бряцанье брани невзлюбили все,
О мечах, пращах и стрелах позабыли все.

Всякий, у кого достаток самый малый был,
Радовался, услаждался и в веселье жил.

Ну, а самым бедным деньги шах давать велел
На потехи. Всех он видеть в радости хотел.

Каждого сумел приставить к делу он в стране.
Чтобы жизнь была народу радостна вдвойне,

На две части приказал он будний день разбить,
Чтоб сперва трудиться, после — пировать и пить.

На семь лет со всей страны он подати сложил,
Ствол семидесятилетней скорби подрубил.

Тысяч шесть созвать велел он разных мастеров:
Кукольников, музыкантов, плясунов, певцов.

Он велел их за уменье щедро наградить
И по городам, по селам им велел ходить, —

Чтоб они везде ходили с песнею своей,
Чтобы сами веселились, веселя людей.

Меж Тельцом и Близнецами та была пора, —
Рядом шла с Альдебараном на небе Зухра.

Разве скорбь приличествует людям той порой,
Как Телец владычествует на небе с Зухрой?

Поохотиться, порыскать захотел Бахрам
По долинам травянистым, по глухим горам.

В степь рассветною порою он коня догнал
И, пустив стрелу, в онагра быстрота попал.

Вровень с Муштари звездою в небе плыл
Стрелец, Муштари достал стрелою царственный стрелец.

А загонщики из поля дальнего того
Стадо легкое онагров гнали на него.

И охотник, нетерпеньем радостным томим,
Сдерживал коня на месте, что играл под ним.

Вот пускать он начал стрелы с тетивы тугой.
В воздухе стрела свистела следом за стрелой.

Промаха не знал охотник, прямо в цель он бил,
Пробегающих онагров много подстрелил.

Если есть онагр убитый и кувшин вина —
Полная огня жаровня алчущим нужна.

Дичь степную настигали за стрелой стрела
И без промаха пронзали, словно вертела.

Даже самых быстроногих шах не пропускал,
Настигал, и мигом им он ноги подсекал.

Шах имел рабу, красою равную луне;
Ты такой красы не видел даже и во сне.

Вся — соблазн, ей имя — Смута, иначе — Фитна,
Весела, очарованьем истинным полна.

Петь начнет ли, на струнах ли золотых играть —
Птицы вольные слетались пению внимать.

На пиру, после охоты и дневных забот,
Шах Бахрам любил послушать, как она поет.

Стрелы — шахово оружье. Струны — стрелы дев.
Как стрела, пронзает сердце сладостный напев.

Стадо вспугнутых онагров показалось там,
Где земля сливалась с небом. Поскакал Бахрам

По долине в золотистый утренний туман,
Сняв с крутой луки седельной свой витой аркан,

На кольцо он пусковое положил стрелу,
Щелкнул звонкой тетивою и пустил стрелу.