Эдуард Шюре - Великие легенды Франции

В тот же день Талиесин со своими учениками сидел на берегу моря около грота Оссиана в стране гэлов и созерцал бесчисленные видения, бесчисленные, как и его воспоминания, и слушал ветер. Его руки лежали на коленях, его усталая душа была охвачена беспокойством. Вдруг он сказал: «Я вижу Мерлина, пророка бриттов. Его усыпила женщина. Он погружается, погружается в бездну вместе с ней. Он летит на мертвенно-бледном облаке, его окровавленная арфа погружается в пропасть вместе с ним. В небе я вижу ангела в слезах. Он говорит: ЈМерлин, несчастный Мерлин! В какой же бездне мне тебя искать?“» И Талиесин продолжил, будто во сне: «Увы! Где же теперь арфа пророка? Я вижу, как падают ветви и цветы. С ними уходит мудрость. Время бардов скоро пройдет».

Легенда о чародее Мерлине подобна волшебному зеркалу, в котором кельтский дух вызвал образ своей души и своей судьбы.

Артур, герой, разбуженный вдохновенным бардом, стал воплощением долгой героической борьбы кельтов с другим. Этот народ, говорит Мишле, два столетия сопротивлялся с помощью оружия и еще тысячу лет – с помощью надежды. Покоренный, он покорил своим идеалом завоевателей. Артур стал для всего средневекового мира идеалом совершенного рыцаря. Свершилось отмщение, на которое бритты не могли и рассчитывать, тем не менее, победоносное и плодотворное. – Что же касается Мерлина, в нем воплотился поэтический и пророческий дух народа. И если в средние века и даже в наше время его не поняли, то это случилось лишь потому, что смысл поэзии и пророчества во много раз глубже идей героизма и потому, что в легенде о Мерлине и бардах речь идет о явлениях психологических, в тайну которых современный дух лишь начал проникать. Когда вожди кимров и галлов, такие, как Овенн и Ориан, и их барды, подобных Анурину, Талиесину и Ливарху Старшему, оказывали жестокое, фанатичное и свирепое сопротивление чужакам, дело было не просто в ощущениях народов или племенной ненависти. Дело было в том, что несмотря на все просчеты кельтов, отсутствие у них политического и практического чутья это племя обладало чувством морального и интеллектуального превосходства. Да, за неукротимой надеждой была непобедимая истина. Кельтская душа могла ошибиться в выборе метода к достижению этой цели, но сама цель, Истина, всегда была верной. Кельтская душа обладала интуитивным сознанием, тайным, но верным, того, что она является вместилищем священного наследия предков, и пониманием своей религиозной и общественной миссии.

Древние друиды обладали тайным учением. Некоторое углубление и развитие их теоретических построений позволяет сравнивать это учение с учением Пифагора. Как и создатели Вед, друиды поклонялись символу огня, единому Богу и бессмертной душе, способной путешествовать с небес на землю и с земли на небеса. Учение о трех мирах, в которых действовал закон иерархии душ, позволял примирить материю и дух в живом слове природы человека. Эта интуитивная философия не противопоставляла себя другим религиозным системам, но объединяла их, поэтому неудивительно почтение друидов к философам Греции и Рима. Преследуемые и истребляемые римлянами, друиды передали часть своих знаний бардам. Когда на территории, заселенные кельтами, пришло христианство с его человечностью и милосердием, как его понимали св. Патрик и его ближайшие ученики, друиды с восторгом приняли слово Христа. Однако вскоре барды выказали неприятие Римской церкви. Это произошло не только потому, что христианство проповедовали римские, франкские и англо-саксонские монахи, но и потому, что для Римской церкви была характерна религиозная узость и принцип политического главенства, что привело к бунту бардов. Все в природе кельтов противилось клерикальному гнету: нежность к природе, обвиненной церковью в испорченности, жажда свободы, желание понять и найти всему разумное объяснение, наконец, мистицизм, под которым я понимаю прямое проникновение в тайны души, требующее личного откровения, а не принятия авторитета. Наследники друидов, барды чувствовали себя носителями вероучения, которое было шире и свободнее, чем то, что предлагали монахи. Мерлин был для них воплощением их собственного духа, влюбленного в природу и чудеса. С одной стороны, он всеми фибрами своей души стремится к своей невидимой сестре, мистическому гению, музе, говорящей с ним из высшего, божественного мира. С другой стороны, магнетическая сила тянет его к опасной волшебнице, прекрасной фее Вивиан. Его кельтской душе тесно в оковах догмы, монастырь для нее – тюрьма, ведь он одержим желаниями, ностальгией по природе, по женщине. Обладать и Светом, и Вивиан – разве современный дух не разрывается так же между небом и землей? Но когда барды утрачивают пророческий дар, когда священный огонь поэзии гаснет, кельтский гений забывает свои божественные видения, как Мерлин, забывший Свет в объятиях Вивиан. Он позволяет уйти в глубины чародейству и засыпает глубоким сном без сознания.