Антонио Дионис: Аргонавты

Так, что скажешь, раб? - прищурился Афамант, забавляясь: страх, хитрость и желание выделиться столь ясно читались на лице прислужника, что царь читал, как при ярком свете, все, что делалось в душе несчастного.

О, господин! О, пресветлый царь! - по новой начал прислужник речь, которую уже несколько раз успел проговорить про себя, пока бежал к дворцу.

Афамант нахмурился:

Это я уже слышал! Дальше-то что?

Мы, твои верные рабы, то есть я...- начал слуга, но был остановлен.

Неужели, несчастный, ты думаешь, что я живу на свете лишь для того, чтобы выслушивать мерзкие имена: твое и всех мне принадлежащих рабов?

Слуга снова ввалился в пол, и, не поднимая головы, прошептал:

Ты не так понял меня, Несущий свет!

Афамант откровенно забавлялся.

Что ж? Ты хочешь сказать, я так глуп, что не в силах понять собственного раба? Однако и самомнение у тех, кому боги при рождении наказали быть ниже стоп и презренней дорожной пыли! Или говори - или я велю зажарить тебя в кипящем масле и подать в собственном соку моим псам!

Да хранят тебя боги Олимпа! - перепугался слуга не на шутку.- Я не хотел тебя рассердить, мой господин!

Афаманту эта комедия донельзя надоела. Вид грязного тела, от которого смердит, раздражал. Царь потянулся за ножом и лениво поиграл лезвием. Отблик металла мазнул по лицу раба: тот проклял ту минуту, когда ему в голову пришла дерзкая мысль говорить с царем. Но ужас близкой смерти придал ему сил, и заставил разомкнуть уста, словно скованные тягучим медом.

В твоем саду - богиня, господин! - выкрикнул раб, протягивая умоляюще руки к примеряющемуся лезвию ножа в руке Афаманта.

Что? - протянул царь, привстав.

Тут его мысли приняли другое направление. Вероятно, от жары, скудной пищи и тщеславных замыслов раб спятил, а сумасшедшие почти так же забавны, как шуты и уличные акробаты.

Афамант благосклонно махнул ножом:

Продолжай, продолжай!

Раб приободренный словами, а, главное, неудобным для броска положением царя, приободрился.

Я и еще двое, мы служим сторожами в твоем саду,- теперь речь раба потекла более плавно; ужас близкой гибели словно прорвал плотину.

Афамант делал вид, что внимательно внимает, однако нож не торопился прятать: иногда безумцы бывают агрессивны, а силой могут сравниться с медведем.

Так вот,- продолжал раб,- мы только-только проверили, цела ли ограда и не бродит ли поблизости какая-нибудь крестьянская живность...

Чтобы ее сцапать и тайком сожрать! - подхватил Афамант. Слуга тут же превратился в кролика перед удавом.

Продолжай: это интересно! - приказал царь.

И вот, иду я, значит, и - вдруг напрямик через кусты прется голая девица. Там терновник, шипы, что острые пики, а ей хоть бы что: идет напрямик, даже не охнув. Тут мы попадали в траву, думая посмотреть, что будет дальше!

И что ж было? - заинтересованно приподнялся царь. Иногда, когда особенно много выпьешь, Афаманту порой тоже мерещились голые девицы.

Ничего,- беспомощно развел руками слуга,- она так и бродит по саду, словно дурочка. А ее ступни даже земли не касаются, так и плывет, так и плывет!

Взгляд царя заледенел. Глаза превратились в пронзительные щели, мечущие молнии.

И это все, из-за чего ты меня рискнул побеспокоить?

Да, господин,- растерянно отозвался слуга, жалея, что боги его не наделили должным красноречием.

И в самом деле, как передать восторг от увиденного, если лишь самые обыденные слова приходят на ум?

А раз это все, то вот и награда по трудам!- встал Афамант, хлопком ладоней призывая слуг.

Тотчас в залу вбежали вооруженные воины.

Возьмите эту негодную собаку - и дайте ему сто ударов плетью, чтобы впредь он запомнил, каковы ласки и милости его царя!

О, пощади, господин! - взвыл раб, услышав при- суд: человек, подвергшийся подобному наказанию, выживал редко, и даже уцелев, навсегда оставался калекой, принужденный влачить жалкое и убогое существование, при котором и смерть казалась благодеянием.

Но Афамант на все мольбы лишь махнул рукой.

И тут что-то словно вдохнуло новые, доселе неизведанные силы, в тщедушного раба. Он распрямился, словно тряпичных, расшвыряв воинов, которые вцепились в него с двух сторон.

Так будь ты проклят, ненасытный царь! Пусть и ты, и твои дети будут принуждены до скончания веков...

Короткий свист метнувшегося в воздухе ножа заставил навеки умолкнуть мерзкую глотку. Афамант в ярости потрясал руками:

Сегодня же! Сейчас же на самой большой площади разложить костры - десятки, сотни его соплеменников найдут свою смерть в отместку за то оскорбление, которое извергли эти презренные уста! - и указал на уже хладеющий труп с пронзенным горлом. Удар был так силен, что лезвие вошло в плоть почти по рукоятку. Глаза мертвеца бездумно смотрели в пространство над головой. И вдруг мертвец шевельнулся. Присутствующие оторопели. Вернее, раб раздвоился: тело, грязное, залитое кровью, по-прежнему валялось на полу, но, Афамант мог бы поклясться, что зрение его не обманывает, тот же раб стоял напротив, свободный от цепких рук воинов, живой и невредимый. И этот, второй, словно не замечая простертое на плитах зала тело, шагнул к царю.