Морис Дрюон - Дни людей

Гермес вылез из люльки, вновь придал себе росту ни, прижимая к груди лиру, последовал за своим сводным братом на Олимп.

Я воссел на престол, чтобы их выслушать. Пока Аполлон изобличал преступление, приводил доказательства и возмущался нанесенной ему обидой, я наблюдал за своим новым сыном.

Приняв юношеское обличье — как раз того возраста, когда юность более всего обаятельна, — он склонял обрамленное черными кудрями лицо и вовсю напускал на себя сокрушенный вид. Он был красив, этот Пострел: руки изящные и нервные, бедра узкие и мускулистые, ноги худощавые, легкие и ровные, как стрелы; но главное — разлитая во всем его облике смесь живости и лукавства. Его затененный длинными темными ресницами взор примечал все: от орла у моего Престола и скипетра в моей руке до пастушьего посоха, на который опирался Аполлон, потом исподтишка вглядывался в мои глаза.

Я возвысил голос:

— Что скажешь в свое оправдание?

Он не совершил ошибки: не стал уверять в своей невиновности. Сказал только:

— Моя мать бедна.

— Что еще?

— Я принес в жертву двух телок и поделил мясо на двенадцать частей, по числу главных олимпийских богов…

Так вот откуда взялся этот добрый дымок, что приятно щекотал на заре мои ноздри и наполнял благожелательностью по отношению к неведомому дарителю, кем бы он ни был, смертным или богом.

— Двенадцать богов? — переспросил Аполлон. — И кто же двенадцатый?

А ведь и в самом деле, моя сестра Деметра в то время отсутствовала, оплакивая, как и каждый год, похищение Персефоны, поэтому нас было только одиннадцать. Добавлю, что моего сына Ареса, по-прежнему сидевшего в бронзовом горшке, можно было не считать. А Дионис тогда еще не родился; но в совете заседала моя сестра Гестия.

Гермес отвесил поклон.

— Двенадцатый, досточтимый братец, это я сам, — ответил он, — так что я и съел долю, которая мне причиталась.

Такая дерзость и самоуверенность в сочетании с изобретательностью склонили меня к мягкости. Светлый ум среди богов попадается не чаще, чем среди людей, так что, встречаясь с ним, не стоит его обескураживать.

— Ты вернешь стадо своему брату, — сказал я Гермесу, — и, пока отсутствует твоя тетка Деметра, займёшь ее место среди нас. Я рассчитываю на твое проворство. Будешь с пользой трудиться во время зимнего затишья.

— Отец, повелитель мой, — произнес он, — я подчиняюсь. Если Аполлон согласен последовать за мной, я прямиком отведу его к тайнику, откуда он сможет забрать свою скотинку.

И они ушли в сторону Пелопоннеса. Поскольку Гермес по-прежнему не расставался со своим черепашьим панцирем, Аполлон спросил об этом предмете, который сильно его интриговал. Это и вправду игрушка? А зачем на ней натянуты коровьи кишки?

Тогда Гермес, пощипывая струны лиры, извлек из нее доселе не слыханные звуки, которые очаровали его спутника. Потом, не переставая играть, экспромтом спел песнь, в которой восхвалял Аполлона за его несравненную красоту, таланты и благородство души.

— Какой дивный инструмент! Позволяет петь и играть одновременно! — воскликнул Аполлон. — Пальцы извлекают одно, а уста свободны для другого. Подобное с флейтой невозможно.

Некоторое время спустя Гермес вновь появился на Олимпе, где уже чувствовал себя как дома. Прибежал, держа в правой руке золотой жезл Аполлона.

— Отец, отец! — кричал он, — стадо теперь мое, и на этот раз с согласия Аполлона!

— А этот кадуцей, который я ему подарил? — спросил я, показывая на пастушеский жезл.

— Это было частью сделки, в обмен на лиру.

Внизу, далеко в долине, парил ястреб. Гермес концом кадуцея начертил крест, словно деля небо на четыре части, и стал наблюдать, куда направится птица.

— Вижу, ты также добился от Аполлона, чтобы он научил тебя искусству гадания. Но что ты, собственно, дал ему взамен?

— Славу, отец, славу и рукоплескания повсюду, где бы он ни появился. А сам я больше петь не буду.

Отныне оба моих сына живут в дружбе и добром согласии. Похоже даже, что ловкость Гермеса необходима Аполлону. Но кто же не нуждается в Гермесе?

Вскоре, видя большие способности и желание их использовать, я назначил Гермеса своим глашатаем. В знак его должности я привязал к кадуцею белые ленты, а к сандалиям и шапке — крылышки, чтобы сделать Гермеса еще проворнее в передвижениях. И он стал летать повсюду, донося до людей послания богов.