Омар Хайям: Сад любви (сборник)

О себе и о мире я знаю не больше

Тех глупцов, что усердно читают меня.

Ты с друзьями пируешь, Хайям, веселись!

Ты подругу целуешь, Хайям, веселись!

В этой вечности ты существуешь мгновенье,

Но пока существуешь, Хайям, веселись!

Утверждаю: вершина творения – мы,

Светоч разума, вспышка прозрения – мы.

Если с перстнем сравнить это круг мирозданья,

Лучший камень его – без сомнения, мы.

Бытие появилось из небытия…

Не имеет разгадки загадка сия.

Самый мудрый и то доказать не сумеет,

Что он к истине ближе, чем ты или я.

Я румянцем сравниться с тюльпаном могу,

С кипарисом поспорить я станом могу.

Но в вопросе, зачем сотворен я из праха,

Я считать себя полным профаном могу.

По своей бы я воле сюда не пришел

И отсюда по воле своей не ушел.

Было б лучше всего, если я никуда бы

Не пришел, не ушел и себя не нашел!

Бог дает, бог берет – вот и весь тебе сказ.

Что к чему – остается загадкой для нас.

Сколько жить, сколько пить – отмеряют на глаз,

Да и то норовят недолить каждый раз.

От зенита Сатурна до чрева Земли

Тайны мира свое толкованье нашли.

Я распутал все петли вблизи и вдали,

Кроме самой простой – кроме смертной петли.

Мудрецы, что дряхлеют, юнцы, что цветут, —

По желанью никто не задержится тут.

Вечный мир никому не дается навечно:

Наши деды прошли, наши внуки пройдут.

Пламенея, тюльпаны растут из земли

На крови государей, что здесь полегли.

Прорастают фиалки из родинок смуглых,

Что на лицах красавиц когда-то цвели.

Храбреца не разыгрывай перед судьбой —

Каждый миг она может покончить с тобой.

Твой доверчивый рот услаждая халвою,

Что ей стоит подсыпать отравы любой?

Напролом так и лезет иной: «Это – я!

Расступись! – потрясает мошной. – Это – я!»

А когда наконец ему жизнь улыбнется —

Усмехнется и смерть за спиной: «Это – я!»

Вот дворец: сколько славы он знал на веку.

Сколько льстивых послов в жемчугах и в шелку!

На зубец его башни, столь грозной когда-то,

Вижу, села кукушка: ку-ку, мол, ку-ку!

Если ты не слепой, мглу могильную зри!

Эту, полную смут, землю пыльную зри!

Сильных мира сего в челюстях муравьиных —

Этот пир, эту тризну обильную зри!

Веселись! В мире все быстротечно, мой друг.

Дух расстанется с телом навечно, мой друг.

Эти чаши голов, что столь гордо мы носим,

На горшки перелепят беспечно, мой друг.

Что гадать, будет долог мой путь или нет?

Ждет на этом пути что-нибудь или нет?

Вот ты подал мне чашу, но, даже пригубив,

Я не знаю, успею глотнуть – или нет.

Вот кувшин, он себя погубил, как и я.

Очарован красавицей был, как и я.

Стала глиняной ручкой – рука вокруг шеи, —

Обниматься бедняга любил, как и я.

Погадал я на книге о смысле вещей,

И ответила книга: «Увы, книгочей,

Счастлив тот, кто с подругой своей луноликой

На бесплодную мудрость не тратит ночей».

Кто красавицам губы беспечные дал,

Тот и раны влюбленным сердечные дал.

И пускай он тебе вечной радости н едал —

Он другим только горести вечные дал.

Разговор бы с другой завести – не могу!

Эту ночь бы с другой провести – не могу!

От смеющихся губ твоих розоподобных

Я заплаканных глаз отвести не могу.

Лучше пить и прекрасную чувствовать плоть,

Чем сухим языком о блаженстве молоть.

Если пьющим и влюбчивым ад уготован,

То скажи, кто же рай твой оценит, господь?

Пью вино, как написано мне на роду.

Мой порок неподвластен людскому суду.

Если господом был я задуман как пьющий, —

Значит, пить перестав, я его подведу.

От вина все несчастья, не пей, говорят.

Попадешь, уверяют, прямехонько в ад.

Я не спорю, для трезвого радости мало,

Но едва захмелею – сам черт мне не брат!

Пусть божественный хмель не покинет меня!

Пусть возлюбленный друг не отринет меня!

Говорят мне: «Раскайся, господь милосерден!» —

Милосердье господне да минет меня!

Называют великим писаньем Коран,

Но все меньше усердия у мусульман: