Мари Мадлен де Лафайет - Принцесса Клевская (сборник)

– Не надо оправдываться, – возразила она, – я давно вас простила, даже без ваших объяснений. Но коль скоро вы узнали от меня самой то, что я намеревалась скрывать от вас всю свою жизнь, я признаюсь вам, что вы внушили мне чувства, которые были мне неведомы до встречи с вами и о которых я имела так мало понятия, что поначалу они были мне удивительны, и это еще усилило то смятение, какое обыкновенно их сопровождает. Я делаю вам это признание с меньшим стыдом, так как делаю его тогда, когда могу при этом не совершать греха и когда вы видели, что поведением моим руководили не мои чувства.

– Думаете ли вы, сударыня, – воскликнул господин де Немур, бросаясь перед ней на колени, – что я не умру у ваших ног от радости и восторга?

– Я сказала вам только то, – отвечала она с улыбкой, – что вам и так слишком хорошо известно.

– Ах, сударыня, – возразил он, – это вовсе не одно и то же – знать о том волею случая или услышать от вас самой и убедиться, что вы хотите, чтобы я это знал!

– Это правда, – сказала она, – я хочу, чтобы вы это знали, и мне приятно вам это говорить. Я даже не знаю, не говорю ли я это скорее ради себя самой, чем ради вас. Ведь это признание не будет иметь продолжения, и я буду следовать тем строгим правилам, какие налагает на меня мой долг.

– Вы так не думаете, сударыня, – отвечал господин де Немур, – никакой долг вас не связывает более, вы свободны; и если бы я смел, то сказал бы вам, что в вашей воле сделать так, чтобы однажды долг потребовал от вас хранить те чувства, что вы питаете ко мне.

– Мой долг, – возразила она, – навеки запрещает мне думать о ком-либо, и о вас больше, чем обо всех прочих, по причинам, которые вам неизвестны.

– Быть может, они мне и неизвестны, сударыня, – отвечал он, – но это ложные причины. Я знаю, что принц Клевский считал меня более счастливым, чем я был на самом деле, и что он вообразил, будто вы одобряли те неразумные поступки, которые страсть заставляла меня совершать без вашего ведома.

– Не будем больше говорить об этой истории, – сказала она, – сама мысль о ней мне непереносима; она вызывает во мне стыд и слишком мучительна своими последствиями. Нет сомнений, что вы были причиной смерти принца Клевского: подозрения, которые внушало ему ваше неразумное поведение, стоили ему жизни, как если бы вы отняли ее собственными руками. Подумайте, что я должна была бы делать, если б вы оба дошли до этой крайности и случилось бы такое несчастье. Я знаю, что в мнении света это не одно и то же; но для меня здесь нет различий, коль скоро я знаю, что вы являетесь причиной его смерти и что это случилось из-за меня.

– Ах, сударыня, – воскликнул господин де Немур, – какой призрачный долг вы противопоставляете моему счастью! Как! Пустая, безосновательная мысль помешает вам сделать счастливым человека, который вам не совсем ненавистен? Как! Казалось, я могу питать надежды провести с вами всю мою жизнь; судьба повелела мне любить достойнейшую особу на свете; я нашел в ней все, что делает женщину обожаемой возлюбленной; она не чувствует ненависти ко мне, и поведение ее такое, какого только можно желать от женщины. Ведь вы единственная, сударыня, в ком эти две вещи сочетаются в такой степени. Все, кто женятся на возлюбленных, отвечающих им взаимностью, трепещут от страха, что те будут вести себя с другими так же, как вели себя с ними; но с вами, сударыня, страшиться нечего, вы даете лишь поводы для восхищения. И вот, говорю я себе, неужели передо мной мелькнуло такое блаженство лишь для того, чтобы я увидел, как вы сами воздвигаете к нему преграды? Ах, сударыня, вы забываете, что предпочли меня всем прочим, или, вернее, вы никогда и не дарили меня таким предпочтением: вы ошиблись, а я обманывал себя пустыми надеждами.

– Вы не обманывались, – отвечала она, – голос долга, может быть, звучал бы для меня не столь громко, если б не то предпочтение, о котором вы говорите, и оно-то и заставляет меня предвидеть беду, если я свяжу себя с вами.

– Мне нечего возразить вам, сударыня, – сказал он, – когда вы говорите, что страшитесь беды; но признаюсь, после всего, что вы соблаговолили мне сказать, я не ждал довода столь жестокого.

– Это довод настолько лестный для вас, – проговорила принцесса Клевская, – что мне даже было нелегко его вам привести.

– Увы, сударыня, – отвечал он, – каких слишком лестных для меня слов вы можете бояться после того, что сейчас мне сказали?

– Я хочу еще вам кое-что сказать, с той же искренностью, с какой и начала, – продолжала она, – я отброшу веления сдержанности и осторожности, которым должна бы следовать в первой беседе; но молю вас выслушать меня не прерывая. Полагаю, что ваша преданность заслужила от меня слабого вознаграждения – не скрывать от вас моих чувств и представить их вам такими, какие они есть. Очевидно, это будет единственный раз в моей жизни, когда я позволю себе вам их показать; и все же мне трудно вам признаться, не стыдясь, что если вы не будете любить меня так, как сейчас, то узнать об этом наверное покажется мне таким ужасным несчастьем, что, и не будь у меня столь неопровержимых доводов долга, сомневаюсь, решилась бы я подвергнуть себя опасности такого несчастья. Я знаю, что вы свободны, что я свободна тоже и что дела обстоят так, что людям, быть может, и не в чем будет упрекнуть ни вас, ни меня, если мы свяжем свои судьбы навеки. Но сохраняют ли мужчины свою страсть в таких вечных союзах? Следует ли мне надеяться на чудо, и могу ли я пойти на то, чтобы ясно видеть, как угасает эта страсть, составлявшая все мое блаженство? Принц Клевский был, может быть, единственным мужчиной на свете, способным хранить любовь в браке. Судьба не пожелала, чтобы я смогла воспользоваться этим счастьем; но, быть может, и его страсть длилась лишь потому, что он не встретил ответной страсти во мне. Но подобного средства сохранить вашу у меня не будет; я думаю даже, что преграды и были причиной вашего постоянства. Их было достаточно, чтобы разжечь в вас желание их преодолеть, а мои невольные поступки и то, что вы узнали по воле случая, внушили вам достаточно надежд, чтобы вы не готовы были отступить.