Мари Мадлен де Лафайет - Принцесса Клевская (сборник)

Наконец настал день турнира [277]. Королевы поместились на галереях и помостах, возведенных для них. Четверо рыцарей, принимавших все вызовы, появились на краю ристалища со множеством лошадей и свитой в их ливреях; они представляли собою самое великолепное зрелище, какое только видела Франция.

Наряд короля состоял только из белого и черного; он всегда носил эти цвета ради герцогини де Валантинуа, которая была вдовой. Герцог Феррарский и все его люди были в желтом и красном; герцог де Гиз появился в алом и белом – поначалу никто не мог догадаться, почему он выбрал эти цвета, а потом вспомнили, что это были цвета одной красавицы, которую он любил, когда она была еще девицей, и продолжал любить, хотя и не осмеливался больше ей этого показывать. Господин де Немур был в желтом и черном, и напрасно все искали тому объяснения. Принцесса Клевская догадалась без труда: она вспомнила, как говорила при нем, что любит желтое и досадует, что белокура и не может поэтому такой цвет носить. Герцог счел, что не будет нескромностью появиться в наряде этого цвета, так как принцесса Клевская никогда его не носила и никто не заподозрит, что это ее цвет.

Четверо рыцарей, принимавших вызовы, выказали невиданную искусность. Хотя король был лучшим наездником в своем королевстве, зрители не знали, кому отдать предпочтение. У господина де Немура в каждом движении было столько изящества, что он мог склонить на свою сторону особ и менее им занятых, чем принцесса Клевская. Завидев его на краю ристалища, она почувствовала сильное волнение, и во время всех поединков герцога ей трудно было скрывать свою радость, когда он счастливо завершал состязание.

Вечером, когда все уже почти закончилось и зрители собирались расходиться, король, к несчастью для государства, пожелал еще раз сразиться на копьях. Он послал к графу Монтгомери [278], славившемуся своей ловкостью, чтобы тот вышел на ристалище. Граф упрашивал короля не заставлять его это делать и приводил все отговорки, какие только мог придумать, но король, почти разгневавшись, велел ему передать, что непременно этого желает. Королева послала к королю сказать, что умоляет его не состязаться больше, что он сражался блистательно и может быть доволен и что она заклинает его вернуться к ней. Король отвечал, что это ради любви к ней он желает сразиться вновь, и вошел внутрь ограды. Королева послала герцога Савойского, чтобы еще раз попросить его вернуться; все было тщетно. Они сразились; копья сломались, и кусочек от копья графа Монтгомери попал королю в глаз и там застрял. Он упал, оруженосцы его и графа Монтгомери, который был одним из распорядителей турнира, бросились к нему. Они были поражены, увидев, что он ранен, но король не потерял присутствия духа. Он сказал, что это пустяк и что он прощает графа Монтгомери. Нетрудно вообразить, какую тревогу и огорчение вызвал этот зловещий случай в день, отведенный для радости. Короля перенесли в постель, хирурги тотчас осмотрели рану и нашли ее весьма опасной. Господин коннетабль вспомнил тогда сделанное королю предсказание, что он будет убит на поединке; он не сомневался, что предсказание исполнится.

Король Испании был тогда в Брюсселе; узнав о несчастье, он послал своего лекаря, прослывшего весьма сведущим во врачевании, но тот счел, что король безнадежен.

Двор, разделенный на партии и кипящий таким множеством противоречивых интересов, пришел в немалое волнение накануне столь важного события; тем не менее подобные заботы скрывались, и, казалось, все были поглощены единственно тревогой о здоровье короля. Королевы, принцы и принцессы почти не покидали его покоев.

Принцесса Клевская, понимая, что обязана там быть, что встретит там господина де Немура, что не сможет скрыть от мужа своего смятения при виде его, и зная также, что одно присутствие герцога уже оправдывает его в ее глазах и развеивает всю ее решимость, надумала сказаться больной. Двор был слишком занят, чтобы обращать внимание на ее поведение и гадать, была ли ее болезнь настоящей или притворной. Только муж ее мог распознать истину, но ее и не огорчило бы, если б он это сделал. Итак, она оставалась дома, не слишком заботясь о готовящихся великих переменах; погруженная в собственные размышления, она могла без помех им предаться. Все были при короле. Принц Клевский время от времени приходил к ней рассказать новости. Он вел себя с ней как обыкновенно, и только когда они оставались одни, он был чуть более холоден и чуть менее свободен. Он не заговаривал с ней больше о том, что произошло; и у нее не было сил возобновлять такие беседы, да она и не считала это уместным.