Народное творчество - Песни славянских народов

Не в утеху бы тебе гулянье!»
Взяло бана горе и досада,
Как прочел, что мать ему писала;
Стал лицом он пасмурен, невёсел,
Чорные усы свои повесил,
Чорные усы на грудь упали,
Ясны оченьки его померкли,
И горючия пробились слёзы.
Юг-Богдан увидел Страхинь-бана
И как жаркий, пламень загорелся –
Говорит он зятю Страхи в-бану:
«Что ты это пасмурен, печален?
Бог с тобою, Страхинь-бан мой милый,
На кого ты нынче рассердился?
Не шурья ли что ли насмеялись,
Прогневили в разговоре словом?
Иль золовки мало угощали?
Иль тебе чего тут не достало?»
Вспыхнул бан и тестю отвечает:
«Ну те к Богу, старый, не пугайся!
Я в ладу с любезными шурьями,
Не видал обид и от золовок,
Хорошо поят меня и кормят,
И всего мне вдоволь здесь и вдосталь,
Но с того я горек и печален,
Что пришли ко мне дурные вести
От моей от матери из банства.»
Тут про все Богдану он поведал,
Как нагрянули к нему злодеи,
Как дворы его опустошили,
Как прогнали верных домочадцев,
Как родную мать его зашибли,
Как в полон его подругу взяли:
«Вот она, моя подруга-люба!
Вот она, где дочь твоя родная!
Страмота и стыд для нас обоих!
Но, послушай, тесть ты мой любезный:
Как помру, ты верно пожалеешь,
Пожалей же ты меня живого!
Кланяюсь, молюсь тебе покорно,
Белую твою цалую руку,
Отпусти Юговичей со мною:
Я поеду с ними на Косово,
Поищу там моего злодея,
Царского ослушника лихого,
Что меня так тяжко разобидел.
Ради Бога, тесть мой, не пугайся,
И за них ты ничего не бойся:
Я у них переменю одёжу,
Я одену их как турки ходят:
На голову – белые кауки [5],
На плечи – зеленые долмо́ны,
На ноги – широкие чекчиры,
За пояс – отточенную саблю;
Да велю слугам, чтоб оседлали
Бо́рзих ко́ней, как седлают турки:
Чтоб подпруги крепче подтянули,
А за место чапраков под седла
Медведе́й бы положили чорных –
Пусть уж будут точно янычары!
А когда пойдут через Косово,
Сквозь полки турецкого султана,
Там ребята пусть меня боятся,
Пятятся назад как от старшего.
Я вперед поеду делибашем;
Коли кто на встречу попадется,
Вздумает поговорить со мною
По-турецки, или по-мановски [6],
Я могу поговорить с турчином
По-турецки или по-мановски;
Вздумает со мной по-арнаутски,
Я и сам ему по-арнаутски;
Вздумает со мною по-арабски,
Я и сам с турчином по-арабски.
Так пройдем мы через все Косово,
Так обманем всех людей турецких
И отыщем моего злодея,
Сильного турчина Влах-Алию,
Что меня так тяжко разобидел.
Мне шурья против него помогут,
А один я там как-раз погибну,
Одного меня как-раз поранят!»
Как услышал Юг-Богдан те речи,
Вспыхнул гневом, зятю отвечает:
«Страхинь-бан мой дорогой и милый!
Не проспался видно ты сегодня,
Что детей моих с собою просишь,
Чтоб вести их на Косово поле,
Чтобы их перекололи турки!
Не хоти и поминать про это!
Не идти им, Страхинь-бан, с тобою,
Хоть бы дочь мне вовсе не увидеть!
Что ты, бан, с чего так расходился?
Знаешь ли ты, или ты не знаешь,
Коли ночь она проночевала,
Ночь одну проночевала с турком,
Так тебе уж в любы не годится:
Сак Господь убил ее и проклял!
Брось ее, покинь на басурмана!
Отыщу тебе невесту лучше,
Пьян напьюся у тебя на свадьбе,
Буду век приятелем и другом,
Но детей не отпущу с тобою!»
Закипел Страхинья, разгорелся,
Закипел он с горя и досады,
Но ни слова не сказал Богдану,
Никого не по́звал и не кликнул,
Сак пошол и отворил конюшню,
Своего коня оттуда вывел,
Ух, как оседлал его Страхинья!
Ух, как подтянул ему подиругу!
Как взнуздал его стальной уздою!
Тут на улицу коня он вывел,
К каменному подошол приступку
И махнул в седло единым махом.
На Юговичей потом он глянул,
А Юговичи в сырую землю;
На Неманича потом он глянул,
Что Страхинье свояком считался,
И Неманичь во сырую землю.
А как пили с ним вино и водку,
Все как путные они хвалились,
Все хвалились и божились зятю:
Перед Богом, бан ты наш Страхинья,
Все возьми, и нас и нашу землю!
А теперь, как со двора поехал,
Нет ему товарища и друга,
На Косовское идти с ним поле.
Горькой бан один-одним остался,
И один пускается в дорогу,
едет прямо Крушевецким полем,
И когда пол-поля переехал,
На город еще он оглянулся:
Что не едут ли шурья позади?
Что не жалко ли его им стало?
Но никто позадь его не ехал.
Тут увидел бан, что ни откуда
Помощи в беде ему не будет,
И взбрело Страхиньичу на мысли,
Что с собой в дорогу пса он не взял,
Своего лихого Карамана,
Пса, что был ему коня дороже.
Крикнул он из белого из горла:
Бараман его лежал в конюшне,
Как заслышал он господский голос,
Выскочил и по́ полю понесся,
И догнал он духом Страхинь-бана,
Вкруг него и бегает, и скачет,
Брякает ошейником железным
И в глаза заглядывает бану,
Будто слово выговорить хочет.
Отлегло на сердце у Страхиньи,
Веселей Страхинье стало ехать.
Едет он чрез горы, через долы,
Наконец доехал до Босова;
Как взглянул да как увидел турок,
Оборвалось сердце у Страхиньи,
Но призвал он истинного Бога –
И поехал смело через поле,
Едет бан через Косово поле,
На четыре стороны он едет,
Ищет бан турчина Влах-Алию,
Но нигде найти его не может.
Бан спустился на́ реку Ситницу
И увидел у реки у самой
На песке стоит шатер зеленый,
Широко́ раскинулся над полем;
На шатре позолочённый яблок,
Что сияет и горит как солнце;
Пред шатром копье воткнуто в землю,
Ворон конь к тому копью привязан,
У коня мешок с овсом под мордой,
Конь стоит и в землю бьёт копытом.
Как увидел Банович шатер тот,
Он умом и разумом раскинул:
Уж не это ли шатер Алии?
Подскакал, копьём в него ударил
И откинул полу, чтобы глянуть,
Что такое под шатром творится.
Не было там сильного Алии,
А сидел какой-то пьяный дервиш,
Борода седая по колени;
Непотребствует проклятый дервиш
И вина не в меру наливает –
В чашу льёт он, а внно-то на пол.
Ажно очи набежали кровью!
Как увидел дервиша Страхиньич,
Проворчал ему селян турецкий;
Пьяный дервиш глянул исподлобья:
«А, здорово делибаш Страхинья!»
Стало бану горько и досадно,
По-турецки дервишу он молвил:
«Брешишь, дервиш, с пьяну обознался,
С пьяну лаешь глупые ты речи,
И гяуром турка называешь!
Про какого говоришь там бана?
Я не бан, а конюх я султанский;
Я пришол с султанскими конями,
Да беда мне: кони разбежались
По несметной по турецкой рати;
Мы теперь гоняемся за ними,
Чтоб они совсем не распропали.
А уж ты старик молчал бы лучше,
расскажу не-то царю-султану,
Так ужо тебе за это будет!»
Засмеялся громко старый дервиш:
«Делибаш ты, делибаш Страхинья!
Знаешь ли, Страхинья, Бог с тобою,
Я стоял на Гблече-планине
И узнал тебя, когда ты ехал
Сквозь полки несметные султана,
И коня я распознал далёко,
Да и иса я твоего приметил,
Верного, лихого Карамана.
Эх; Страхиньич, знаешь ли, Страхиньич,
Я узнал тебя, Страхиньич, сразу
По лицу и по глазам сердитым;
Да и ус, как погляжу, такой-же!
Помнишь ли ты, Бог с тобой, Страхиньич,
Как попался я к твоим пандурам,
На горе высокой на Сухаре:
Ты велел меня в темницу бросить;
Девять лет я пролежал в темнице
И десятое уж лето наступало –
Сжалился ты что-ли надо мною,
Своего темничника ты кликнул
И на свет велел меня ты вывесть.
Как темничник, сторож твой темничный,
Да привел меня в тебе пред очи –
Знаешь ли ты, помнишь ли, Страхиньичь,
Как меня распрашивать ты начал?
Лютый змей, поганый аспид турка!
Околеешь ты в моей темнице!
Хочешь ли ты, турка, откупиться?
Ты спросил и я тебе ответил:
Откуплюсь, коли на волю пустишь,
Если дашь мне отчину увидеть;
У меня в дому добра найдется:
Есть и земли, есть тебе и левы,
Заплачу, лишь отпусти на волю!
А не веришь – Бог тебе порука,
Божья вера – вот тебе порука,
Что получишь ты богатый выкуп!
Ты поверил, дал ты мне свободу,
Отпустил меня в родимый город,
По дворам моим высоким, белым,
Но как я на родину вернулся,
Горькое одно увидел горе:
Без меня прошла у нас зараза,
Поморила и мужчин и женщин,
Не осталось ни души в деревне,
Все дворы попадали и сгнили,
Даже стены поросли травою,
А что было – серебро и левы –
Все с собою захватили турки.
Как увидел я дворы пустые,
Где не стало ни души единой,
Думал, думал и одно придумал:
У гонца отбил коня лихого
И пустился к городу Едрену,
В самому великому султану.
Доложил визирь царю-султану,
Что каков я мо́лодец удалый,
И они в кафтан меня одели,
Дали саблю и шатер богатый,
И коня мне дали вороного,
Дали мне коня и наказали,
Чтоб служил по век царю-султану.
Ты пришол за выкупом Страхиньич?
Нет со мной, Страхиньич, ни динара!
На беду одну ты притащился;
Попадешься на Косове туркам,
Ни за что ведь голову погубишь!»
Смотрит бан, оглядывает турка,
Узнаёт он дервиша седого,
Слез с коня и к дервишу подходит
И его рукою обнимает:
«Богом брат мой, старина ты дервиш,
Мы про долг с тобою позабудем!
Кланяюсь тебе я этим долгом!
Не за долгом я сюда приехал,
А ищу я сильного Алию,
Что дворы все у меня разграбил,
Что увёз мою подругу – любу.
Ты скажи мне лучше, старый дервиш,
Как найти мне моего злодея;
Но молю тебя опять, как брата:
Ты, смотря, меня не выдай туркам,
Чтобы в плен меня не захватили.»
Старый дервиш бану отвечает:
«Сокол ты из соколов, Страхиньич!
Вот тебе, Страхиньич, Бог порука,
Хоть сейчас возьми свою ты саблю
И юл-войска у султана вырежь –
Не скажу я никому ни слова!
Не забуду век твоей хлеб-соли:
Как сидел я у тебя в темнице,
Ты поил, кормил меня, Страхнньич,
Выводил на свет обогреваться,
И пустил меня на честном слове.
Я тебя не предал и не выдал,
И тебе изменником я не был,
И во-век изменником не буду,
Так чего ж тебе меня бояться!
А что спрашиваешь ты, Страхиньич,
Про турчина сильного Алию:
Он раскинул свой шатер широкой
На горе на Го́лече-планине;
Но послушай моего совету:
На коня садися ты скорее
И скачи отсюда без-оглядки,
А не то без пользы ты погибнешь.
Не поможет молодая сила,
Ни рука, ни сабля боевая,
Ни копьё, отравленное ядом:
Ты до Влаха сильного доедешь,
Да назад-то Влах тебя не пустит,
И а конем тебя захватит вместе
И со всем твоим вооруженьем;
Руки он тебе переломает,
Выколет глаза тебе живому.»
Но смеется дервишу Страхиньич:
«Полно, дервиш, плакать спозаранку!
Об одном молю тебя как брата –
Только туркам ты меня не выдай!»
Сирый дервиш бану отвечает:
«Слышишь ли ты, делибаш Страхинья,
Вот тебе всевышний Бог порука,
Хоть сейчас ты на коня садися,
Выхвати свою лихую саблю
И пол-войска изруби у турок,
Не скажу я никому ни слова!»
Бан садится на коня и едет,
Обернулся и с коня он кличет:
«Эй, брат дервиш, сослужи мне службу:
Ты поишь и вечером и утром
Своего коня в реке Ситнице,
Покажи, где бродят через реку,
Чтобы мне с конем не утопиться!»
Старый дервиш дав ответил бану:
«Страхинь-бан ты, ясный сокол сербский,
Для Тебя и для коня такого
Всюду броды, всюду переходы!»
Бан махнул и перебрел Ситницу,
И помчался по Босову полю
К той горе, где был шатер широкий
Сильного турчина Влах-Ажи.
Бан далёко, солнышко высо́ко,
Осветило все Косово поле
И полки несметные султана.
Вот тебе и сильный Влах-Алия!
Про́спал ночь он с бановича любой,
Под шатром, на Го́лече-планине;
Уж такой обычай у турчина –
Поутру дремать, как встанет солнце:
Лег-себе, закрыл глаза и дремлет.
И мила ему Страхиньи люба:
Головой в колени в ней склонился,
А она его руками держит,
И глядит на поле на Косово,
Сквозь шатер растворенный широко,
И рассматривает силы рати,
И какие там шатры у турок
И какие витязи и вони.
На беду вдруг опустила очи,
Видит – скачет мо́лодец удалый,
По Косовскому несется полю.
И рукой она толкнула турка,
По щеке его рукою треплет:
«Государь мой, сильный Влах-Алия!
Пробудись и подымись скорее:
Неподвига, чтоб те ног не двигать!
Подпоясывай свой литый пояс,
Уберись своим оружьем светлым:
Видишь, едет к нам сюда Страхиньич,
Страхинь-бан из маленького банства:
Голову тебе отрубит саблей,
А меня он увезет с собою,
Выколет живой мне оба ока!»
Вспыхнул турок, что огонь, что пламень,
Вспыхнул турок, сонным оком глянул
И в глаза захохотал ей громко:
«Ах, душа, Страхиньича ты люба!
Эк тебе он страшен, твой Страхиньич!
Днем и ночью только им и бредишь!
Знать, душа, как и в Едрен уедем,
Он пугать тебя не перестанет!
Это, видишь, люба, не Страхинья,
Это, люба, делибаш султанский:
Чай, ко мне самим султаном послан,
Либо царским визирем Мехмедом,
Чтобы турок я у них не трогал:
Всполошились визири царёвы,
Испугались видно ятагана!
Ты не бойся, коли я отсюда
Покажу дорогу делибашу –
Саблею его перепояшу,
Чтоб еще ко мне не посылали!»
Но ему подруга-люба молвит:
«Государь могучий Влах-Алия!
Погляди ты, аль ослеп – не видишь,
Это вовсе не гонец султанский,
Это муж мой, Страхинь-бан уда́лый,
Я в лицо его отсюда вижу,
По глазам его узнала с разу,
Да и ус, как погляжу, такой же;
Вон и конь его, и пёс косматый,
Караман его лихой и верный;
Не блажи, а подымайся лучше.»
Как услышал турок эти речи,
Он трухнул, вскочил на легки ноги,
Подпоясал златолитый пояс,
За пояс заткнул кинжал булатный,
У бедра повесил саблю востру,
На коня на вороного глянул,
На коня он глянул – бан нагрянул.
Не кивнул он турке головою,
Не назвал селяма по-турецки,
А сказал ему собаке прямо:
«Вот ты где, проклятый басурманин,
Вот ты где, лихой царёв ослушник!
Ты скажи мне, чьи дворы разграбил?
Чьих прогнал ты верных домочадцев?
Чью, скажи, теперь ты любу любишь?
Выходи со мной на поединок.»
Изготовился турчин на битву,
Прыгнул раз и до коня допрыгнул,
Прыг еще и на коня он вспрыгнул,
Подобрал ременные поводья;
Бан не ждет, помчался на турчина
И пустил в него копьем булатным.
Тут бойцы уда́лые слетелись,
Но руками размахнул Алия
И поймал он бановича пику,
И кричит он громко Страхинь-бану:
«У, ты гя́ур, Страхинь-бан проклятый!
Вот ты что придумал и затеял:
Да не с бабой это шумадийской [7],
Что наскочишь – криком озадачишь,
А могучий это Влах-Алия,
Что не любит и султана слушать,
Помыкает он и визирями,
Словно мухами да комарами:
Вот ты с кем затеял поединок.»
Так сказал и сам пускает пику,
Просадить хотел Страхинью сразу,
Но Господь помог тут Страхинь-бану,
Да и конь был у него смышленый:
Он припал, как загудела пика,
И она над баном просвистела
И ударилась в холодный камень,
На три иверня разбившись разом,
У руки и где насажен яблок.
Как не стало копьев, ухватили
Палицы они и шестоперы.
Размахнулся турок Влах-Алия
И ударил Страхннь-бана в темя;
Страхинь-бан погнулся, покачнулся,
Верному коню упал на шею,
Но Господь опять помог Страхинье,
Да и конь был у него смышленый,
Конь такой, какого не видали
С той поры ни сербы и ни турки:
Он взмахнул. и передом, и задом,
И в седле Страхпньича поправил.
Тут уж бан ударил Влах-Алию,
Из седла не мог турчина выбить,
Но коня всадил он по колени
В землю всеми четырьмя ногами.
Шестоперы также изломали
И повыбили из них все перья;
Тут за сабли вострые схватились,
И давай опять рубиться-биться.
А была у Страхинь-бана сабля:
Трое саблю вострую ковали,
А другие трое помогали
С воскресенья вплоть до воскресенья;
Выковали саблю из булата,
Рукоять из серебра и злата,
На великом брусе, на точиле,
Страхинь-бану саблю наточили.
Замахнулся турок, но Страхинья
Подскочил, на саблю саблю принял,
На полы рассек у турка саблю,
И взыграл, возрадовался духом,
Кинулся смелей на Влах-Алию,
Налетал оттуда и отсюда,
Чтобы с плеч башку снести у турка,
Или руки у него поранить.
Лих боец с лихим бойцом сошолся:
Наступает сильный бан на турка,
Только турок бану не дается,
Половинкой сабли турок бьётся,
Он обертывает саблей шею,
Заслоняет грудь и руки ею,
И Страхиньи саблю отбивает,
Только иверни летят да брызги;
Друг у друга сабли изрубили,
Изрубили вплоть до рукояти,
Всторону отбросили обломки,
Соскочили с ко́ней и схватились
Друг за друга сильными руками
Q. как два великие дракона,
По горе по Го́лечу носились,
Целый день носились до полудня,
Ажно пена-пот прошиб турчина,
Белая как снег бегала пена,
А у бана белая да с кровью;
Окровавил он свою рубашку –
Окровавил золотые латы;
Тяжко-тяжко стало Страхннь-бану,
Он взглянул на любу и воскликнул:
«Бог убей тебя, змея не люба!
И какого там рожна ты смотришь!
Подняла бы ты обломок сабли
И ударила б меня, иль турка,
И ударила б кого не жалко!»
Но турчин Алия к ней взмолился:
«Ах душа, Страхиныина ты люба!
Не моги, смотри, меня ударить,
Не моги меня – ударь Страхинью!
Уж не быть тебе его женою,
И тебя он больше не полюбит,
А корит и днем и ночью станет,
Что спала ты под шатром со мною,
Мне же будешь ты мила во-веки,
Мы уедем в Едренет с тобою,
Дам тебе я пятьдесят невольниц,
Чтоб тебя за рукава держали
И кормили сахаром да мёдом;
Золотом тебя всеё осыплю,
С головы до муравы зеленой:
Ну, ударь, душа, Страхинью бана!»
Женщину легко подбить на злое:
Подбежала люба Страхинь-бана,
Сабельный обломок ухватила,
Обернула толковым убрусом,
Чтобы руку белу не поранить,
Не хотела турка Влах-Алию,
А накинулась, змея, на мужа,
Господина своего Страхинью
И ударила его осколком
Прямо в лоб, по золотой челенке [8]
И по белому его кауку,
И челенку светлую рассекла,
И каук ему рассекла белый,
Кров пробилась алою струёю,
Стала очи заливать Страхинье.
Видит бан погибель неминучу,
Но подумал он и догадался,
Вспомнил он лихого Карамана,
Что привычен был ко всякой травле,
Да как крикнет богатырским горлом:
Верный пес на крик его примчался,
Ухватил изменницу за горло,
А ведь женщины куда пугливы:
Бросила она обломов сабли,
Взвизгнула и за уши схватила,
За уши схватила Карамана
И скатилась кубарем в долину;
А турчину стало жалко любы.
Он глядит во след, что будет с нею;
Тут Страхинья в нору догадался,
Молодецкое взыграло сердце,
Изловчился, наскочил на турка
И ударил басурмана об земь.
Страхинь-бан оружия не ищет:
Он насел на турка Влах-Алию,
И заел его до смерти зубом.
А потом вскочил на легки ноги,
Начал звать и кликать Карамана,
Чтобы любу не загрыз до смерти.
Но она долиною пустилась –
Убежать, змея, хотела к туркам;
Только не дал сильный бан Страхинья:
Ухватил ее за праву руку,
Привязал ее к коню лихому
Сел, а любу за собою бросил
И помчался по Косову полю,
Так и эдак, боком-стороною,
Чтобы туркам лютым не попасться;
И приехал в белый град Крушевец,
К старому, седому Юг-Богдану,
Увидал опять шурьёв любезных,
Обнялся, расцаловался с ними
И спросил, здорово ль им живется?
Как увидел Юг-Богдан могучий,
Что у зятя лоб рассечен саблей,
По лицу он пролил горьки слёзы,
Горьки слёзы пролил и промолвил:
«Славно же мы гостя угостили!
Весела тебе пирушка наша.
Видно есть юна́ки и у турок,
Что такого сокола подбили,
Сокола такого Страхинь-бана!»
И шурья, взглянувши, всполошились.
Но Страхинья так им отвечает:
«Не кори себя и не пугайся,
Милый тесть мой, Юг-Богдан могучий!
Не тревожьтесь, братья, понапрасну:
Не случилось молодца у турок,
Чтобы мог со мною потягаться,
Чтоб подшиб меня, или поранил;
А сказать ли, кто меня поранил?
Как сражался я с лихим турчином,
Ранила меня подруга-люба,
Дочь твоя родная; не хотела
Тронуть турка, а пошла на мужа,
Против своего вооружилась!»
Вспыхнул Юг и загорелся гневом,
Кликнул он своих детей могучих:
«Подавайте сабли, ятаганы!
На куски ее изрежьте, суку!»
На сестру накинулися братья,
Только не дал им ее Страхинья,
И сказал шурьям такое слово:
«Что вы, братья, на кого вы, братья,
На кого вы, братья, зашумели?
На кого кинжалы потянули?
Коли вы уж молодцы такие,
Где же были, братья, ваши сабли,
Ваши сабли, вострые кинжалы,
Как я ездил на Косово поле,
Погибал у окаянных турок?
Кто из вас меня в ту пору вспомнил?
Не могите ж мне жену обидеть!
Я без вас расправился бы с нею,
Да пришлось со всеми б расправляться,
Не с кем было б мне и чарки выпить:
Так уж любе я вину прощаю.»
Вот каков, брат, был у нас Страхиньич,
И другого не было такого!
Читать дальше