Клод Кребийон-сын: Заблуждения сердца и ума

– Все так, сударыня, – сказал я. – Но чего стоит выговорить слова любви, особенно мне; ведь я знаю, что не сумею объясниться изящно.

– Самое изящное объяснение, – ответила она, – не всегда бывает самым трогательным. Остроумие приятно в кавалере, оно забавляет, но не оно убеждает наше сердце; смущение, неумение найти нужные слова, дрожащий голос – вот что для нас опасно.

– Ах, сударыня, – воскликнул я, – уверены ли вы, что эти доказательства любви, которые мне тоже кажутся неоспоримыми, всегда и всех убеждают?

– Нет, – ответила она. – Затруднения, о которых вы говорите, иногда происходят не от любви, а от глупости, и благодарить тут не за что; к тому же мужчины хитры и способны изобразить притворное смятение и страсть, тогда как одушевлены лишь мимолетными желаниями, и потому им не всегда можно верить. Бывает и так, что в нас влюбится совсем не тот, кого избрало наше сердце, и потому, что бы он ни говорил, его речи нисколько нас не трогают.

– Вот видите, сударыня, – ответил я, – выходит, я вовсе не заблуждаюсь, когда страшусь отказа; пожалуй, уж лучше страдать от неуверенности, чем решиться на объяснение и узнать, что тебя не любят.

– Вы, наверно, единственный человек, которого это останавливает, – возразила она. – К тому же вы рассуждаете неверно: гораздо разумнее и даже выгоднее объясниться, чем упорно молчать. Из-за этого упрямого молчания вы можете упустить радость узнать, что вы любимы; а если на ваши чувства и не ответят взаимностью, вы вскоре излечитесь от бесполезной страсти, не сулящей вам ничего, кроме страданий. Но, – прервала она себя, – мы уже долго говорим на эту тему. Если признание в любви кажется вам столь затруднительным делом, – значит, есть женщина, которой вы хотели бы объясниться в любви?

Высказывая это тонкое предположение, госпожа де Люрсе устремила на меня такой пристальный и блистающий взор, что я окончательно потерялся.

– Вы молчите; вы смущены, – продолжала она. – Я вижу, что угадала, но, раскрыв вашу тайну, я не хочу ничего иного, как только вывести вас из заблуждения и быть по возможности полезной. Прежде всего я должна знать, на кого пал ваш выбор; вы молоды, неопытны, вы можете ошибиться. Если она недостойна вашей любви, мне вас жаль; более того: мои увещания помогут вам вырвать из сердца любовь или, вернее, каприз, который еще не пустил в нем корней, питаемых надеждой; тем легче мне будет показать всю его неосновательность. Если же предмет ваш таков, что ни разуму, ни чести нечего возразить, я не только не стану изгонять любовь из вашего сердца, но, напротив, научу вас, как понравиться вашей избраннице, и сама буду следить за вашими успехами.

Такое предложение со стороны госпожи де Люрсе удивило меня; хотя в тоне ее голоса вовсе не было строгости, а глаза говорили о чувствах самых нежных, я не нашел в себе сил ответить. Взор мой скользил по ее лицу, не смея на нем остановиться; я боялся, что она заметит мое смятение, и ответил лишь вздохом, который напрасно старался от нее скрыть.

– Ах, как же вы молоды! – заметила она ласково. – Теперь я не сомневаюсь, что вы влюблены; но молчание лишь усиливает ваши муки. Как знать? Возможно, вы любимы гораздо сильнее, чем любите; неужели вас ничуть не пленяет мысль услышать ответное признание? Короче говоря, Мелькур, я жду; дружеское расположение к вам вынуждает меня говорить в таком тоне; признайтесь, кого вы любите.

– Ах, сударыня, – ответил я, весь дрожа, – я буду наказан, если решусь на это.

При создавшихся обстоятельствах я не мог бы выразиться яснее; госпожа де Люрсе не могла превратно истолковать мои слова, но этого ей было мало, и она притворилась, будто не понимает.

– Что вы хотите сказать? – спросила она, смягчив свой тон, – вы будете наказаны, если решитесь? Неужели вы думаете, что я открою вашу тайну посторонним?

– Нет, – отвечал я, – я не этого боюсь; но, сударыня, если бы я любил даму, подобную вам, к чему привело бы меня признание?

– Вероятно, ни к чему, – ответила она, краснея.

– Значит, я прав, что храню молчание.

– Но не менее вероятно, что вы добились бы успеха: женщина, подобная мне, может оказаться не бесчувственной, и даже в большей мере, чем всякая иная.

– Нет, вы не могли бы полюбить меня! – вскричал я.

– Мы отклонились от темы, – сказала она, – и не совсем понятно, при чем тут я. Вы ускользаете от ответа искусней, чем можно было бы от вас ожидать. Но допустим на минуту, что речь обо мне: какая вам беда, если я вас и не люблю? Мы стремимся внушить любовь лишь тем, кого сами любим. А я никак не могу заподозрить вас в подобных чувствах ко мне; во всяком случае, я бы этого не хотела.