Ёсида Кэнко-хоси - Записки на досуге

Тот муж, кто преуспел во всём остальном, но несовершенен в любви, поистине ужасен — подобен драгоценной чаше без дна.

Рукава влажны от росы, блуждает неизвестно где, на сердце неспокойно — а вдруг родители заругают или люди взглянут недобро… Сердце клонится то туда, то сюда, а ночи проводит всё равно в одиночестве и спит вполглаза… Это человек достойный. И всё же не стоит переходить все границы и быть женщинам лёгкой добычей.

Достоин восхищения тот муж, кто помнит о мире ином и не сворачивает с пути, указанного Буддой.

Что до человека, который погружён в переживания своих бед, то ему лучше бы не бриться наголо, а затворить ворота, чтобы никто и не знал — здесь он или нет; лучше бы ему проводить дни и ночи, ничего не ожидая. Следует помнить о Минамото Акимото, который сказал как-то, что желает, преступления не совершив, любоваться луной в местах отдалённых и захолустных.

Людям благородным, а уж тем более низким, лучше бы не иметь детей. Министр центра принц крови Канэакира, главный министр Фудзивара Корэмити, левый министр Минамото Арихито — все они желали, чтобы род их пресёкся на них. Главный министр Фудзивара Ёсифуса, обитавший в усадьбе Сомэдоно, в «Повести о старцах и о наследовании» говорит: «Хорошо не иметь сыновей и внуков. Плохо, если отпрыски уступают тебе». Когда для принца Сётоку возводили гробницу, он сказал: «Здесь убавить, а здесь уменьшить. Не желаю иметь потомков».

Если бы жизнь не высыхала росинкой, как на кладбище в Адаси, если бы она не рассеивалась, как погребальный дым над горой Торибэ, если бы она длилась и длилась — не было бы в ней очарования. Мир пленителен своей зыбкостью. Посмотри на всякую тварь — человек всех долговечнее. Подёнка не доживает до ночи, летняя цикада не знает, что такое весна или осень. День за днём прожить неспешно год — вот в чём отрада. А если тебе этого мало, тогда и тысяча лет промелькнёт, словно ночь, словно сон. Мы жильцы в этом мире невечные, так к чему дожидаться безобразной старости? Чем дольше живёшь, тем больше стыда натерпишься. Так что лучше всего умереть до сорока лет. Если проживёшь дольше, перестанешь стыдиться своего безобразного лица, тебе захочется быть среди людей — на склоне лет ты печёшься о внуках и, желая увидеть их счастье, молишь о продлении своих дней. Мирские желания становятся всё сильнее, а дар видеть прекрасное — угасает. Ужасно.

Ничто так не затемняет сердце, как чувственные желания. Но сердце — глупо. Сколько ни говори о мимолётности запахов, сколько ни тверди о том, что напитавший одежды аромат благовонных курений — летуч, всё равно он волнует сердце. Святой отшельник Кумэ увидел с высоты своего полёта белые ноги женщины, что стирала бельё, потерял свой дар и свалился на землю. И это столь объяснимо — ведь её руки, ноги и тело были так приятно округлы, так несравненно милы…

Пышные волосы более всего пленяют мужчину. Пусть сама женщина скрыта ширмой, но по её речам легко судить о её нраве и сердце. Если женщине удалось ненароком смутить сердце мужчины, она теряет покой и сон, её уже не остановить. Она терпит то, чего раньше не желала терпеть, её мысли полны одной любовью. Корни любви — глубоко в земле, истоки её — высоко в горах. Глаза и уши, нос и язык, тело и сердце рождают желания многие, но каждое из них можно одолеть. И только любовную горячку ничем не остудишь. Стар и млад, мудрец и дурак — все ей подвластны. Оттого и говорят, что верёвкой, сплетённой из женских волос, можно увлечь за собой даже слона, а флейтой, сработанной из женской туфли, приманишь оленя во время осеннего гона. Должно сказать себе о пагубе любви — остерегаться её и страшиться.

Дом человечий должен быть удобен и устроен по сердцу. Пусть этот дом — лишь временное пристанище, но и оно требует вкуса. Там, где в спокойствии пребывает человек благородный и тонкий, даже луч луны, проникающий в его жилище, по-особому ярок. Пусть этот дом будет устроен не на нынешний изощрённый лад, всё равно он чудесен. Состарившиеся деревья, растущая по своей прихоти и не тронутая человеком трава, ладно сработанные веранда и изгородь, разбросанные тут и там вещи — всё это навевает незамутнённые мысли о временах бывших.

Когда же в дому на славу потрудились плотники и столяры, когда в нём на каждом шагу попадается чудная, диковинная китайская и японская утварь, когда деревья и травы растут не сами собой, а по человечьему умыслу, тогда глазам становится тяжко и больно. И что же — жить здесь всегда? Посмотришь и скажешь: а ведь всё это рассеется вместе с дымом времён, в мгновение ока…