Омар Хайям: Рубайат. Трактаты

Во всем Хайям показывает себя ученым знатоком: даже вину и его употреблению, запрещенному Кораном, старается дать рационалистическое, «научное» объяснение: «в нем много пользы для людей», с точки зрения великих медиков прошлого. Он также приводит редкую легенду о появлении вина в Иране.

Завершается трактат прелестным разделом «о свойствах красивого лица», удивительно светлым и добрым. Перечислив несколько пышных метафорических определений красивого лица, Хайам пишет: «Что касается ученых и философов, то они говорят, что оно есть доказательство божественного создания и желания изучать науку. Оно является следом Творца и показывает доброту Его сущности».

Можно, конечно, отвергать мою интерпретацию «Науруз-наме» как авторского «резюме», своего рода самооценки – и саморекламы – собственных знаний и умений. Но было бы просто непростительно не использовать обозначившиеся там направления авторской мысли, подхода к различным явлениям и сторонам жизни человека для идентификации неопознанных (якобы) и неприкаянных (якобы) рубаи. Ведь стоит только вооружиться этими данными из-под авторского пера/ калама , как туман сомнений развеется, появятся доказательства подлинности и принадлежности Хайяму «Рубайят», – словом, все станет просто и ясно – иншаллах (т. е. «если Аллах пожелает»).

Это осторожное присловье должно послужить талисманом или прививкой от излишней самоуверенности. Туман, возможно, развеялся, но далеко не везде. Как ни вдохновляйся «Науруз-наме», невозможно с полной уверенностью определить, сколько всего четверостиший можно считать подлинно хайямовскими. Двести? Четыреста? Четыреста пятьдесят? Так и просится на язык пророческое рубаи Хайяма:

На новые сенсационные находки и открытия надежда тоже плоха: Хайям не искал широкой известности, не составлял сам сборника своих поэтических опытов, более того, он писал:

Будем считать, что печать эта снята временем – ведь минуло уже около девятисот лет! И теперь независимо от стараний и суждений ученых знатоков любой читатель может сам формировать для себя образ Хайама – не запретишь! В этом – великая сила литературы, на этом зиждется ее бессмертие. Литература, поэзия жива, пока есть желание ее читать и перечитывать, размышлять над ней и решать те загадки, которые она перед нами ставит.

В наш сборник включены 803 четверостишия. Это не значит, что число «достоверных» стихов возросло: просто они частично повторяются у разных переводчиков. Произведения наиболее известных переводчиков, сформировавших собственную концепцию, свой подход к творчеству Хайяма, публикуются блоками, но нумерация рубаи сплошная, сквозная – она ведь сделана для удобства отсылок и поисков внутри книги. Комментарии и всякого рода пояснения к публикуемым текстам даны в конце книги (см. Примечания и Глоссарий).

Н. Кондырева

Много лет размышлял я над жизнью земной.

Непонятного нет для меня под луной.

Мне известно, что мне ничего не известно! —

Вот последняя правда, открытая мной.

Я – школяр в этом лучшем из лучших миров.

Труд мой тяжек: учитель уж больно суров!

До седин я у жизни хожу в подмастерьях,

Все еще не зачислен в разряд мастеров…

И пылинка – живою частицей была,

Черным локоном, длинной ресницей была.

Пыль с лица вытирай осторожно и нежно:

Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была!

Тот усердствует слишком, кричит: «Это – я!»

В кошельке золотишком бренчит: «Это – я!»

Но едва лишь успеет наладить делишки —

Смерть в окно к хвастунишке стучит: «Это – я!»

Этот старый кувшин безутешней вдовца

С полки, в лавке гончарной, кричит без конца:

«Где, – кричит он, – гончар, продавец, покупатель?

Нет на свете купца, гончара, продавца!»

Я однажды кувшин говорящий купил.

«Был я шахом! – кувшин безутешно вопил. —

Стал я прахом. Гончар меня вызвал из праха —