На поле своей охотничьей одежды, где фигура цапли изображена была, он надписал:
«Утеха старца то…
не осуждайте люди!
Охотничья одежда…
„Сегодня только!“ —
поет ведь цапля та…» [154]
Вид у государя был недовольный. Кавалер лишь о своем возрасте думал, а люди уже немолодые приняли, что ли, на свой счет. [155]
В давние времена в провинции Митиноку жили кавалер и дама. «В столицу отправляюсь», — сказал ей он. И эта дама, в печали сильной, хоть проводить его желала [156]и в местности, что зовут Миякодзима в Окинои, вином его угощая, сложила:
«Печальней, чем сжечь
в сильном пламени тело
свое, здесь расстаться
с тобой у самой
Миякодзима!»
Сказала она, и он, восхищенный, остался. [157]
В давние времена кавалер в скитаниях как-то дошел до провинции Митиноку. Оттуда в столицу, к той даме, которую любил, послал так сказать:
«Деревья на побережье
тех островков, что средь волн,
виднеются там…
Давно уж они предо мною,
за время разлуки с тобою!»
Сказать ей послал он, что во всем у него хорошо стало. [158]
В давние времена микадо свой выезд совершить изволил в Сумиёси:
«Даже я — и то долго
вижу тебя на берегах Сумиёси,
принцесса сосна! [159]
А сколько веков уж всего
прошло за то время…» [160]
И божество само появиться соизволило:
«Не знаешь ты разве, что мы
в близкой дружбе с тобой?
Что с веков отдаленных — давно
уж как стал я
твой род охранять?» [161]
В давние времена кавалер, долго вестей о себе не давая, даме сказал: «Забвенья на сердце нет у меня. К тебе я приду», — на что дама:
«„Так много стало ныне
дерев, вокруг которых вьешься
ты, о жемчуг-плющ!“ [162]
Слова „тебя не брошу“ —
не радостны уж мне…»
В давние времена дама, глядя на предметы, оставленные, как память, кавалером, что ветрен был,—
«Память твоя ныне [163]
врагом мне стала!
Не будь ее, — имела б
минуту я, когда
тебя забыть могла бы…»
В давние времена кавалер полагал сначала, что дама еще опыт мирской не прошла, но, потом прослышав, что она в сношениях тайных с другим, — через некоторое время —
«Если б поскорее
настал тот праздник в Оми,
праздник в Цукума!
Посмотрел бы, сколько,
жестокая, котлов с тобой». [164]
В давние времена кавалер, видя, как уходит из Умэцубо, под дождем промокая, некий человек,—
«Ах, если б шляпа та,
где соловей цветов узоры
выткал, у меня была!
Надеть домой тому я дал бы,
кто, видно, мокнет под дождем…»
А тот в ответ:
«Шляпы тех, где выткал
цветов узоры соловей,—
я не хочу. Вот лучше —
люби меня, и на огне
любви твоей просохну!» [165]
В давние времена кавалер той даме, что верность нарушила,—
«Ладонью зачерпнув, жемчужные
струи пью, что в Идэ
в Ямасиро текут…
Без веры всякой ныне
союз с тобой наш стал!» [166]
Сказал так, а она и ответа не дала.
В давние времена жил кавалер. Надоела, что ли, ему та дама, что в местности, «Густой травой» называемой, жила, но только он сложил:
«Если уйду я
из дома, где прожил
много годов,—
еще более „густой
травы“ — он полем станет!»
А дама в ответ:
«Если полем станет,—
буду перепелкой
плакать в поле я…
Неужли на охоту
ты даже не придешь?»
Так сказала она, и он, в восхищении, об уходе и думать перестал.
В давние времена кавалер, по-видимому, о чем-то думая, сложил:
«Так и оставлю,
никому не сказав,
свои думы!
Ведь нет никого,
кто был бы со мною…»
В давние времена кавалер, страдая и в сердце своем полагая, что смерть ему приходит,—
«Издавна слышал
я о дороге, которой
мы напоследок пойдем…
Но что это будет
вчера иль сегодня, — не думал…» [167]
Н. И. Конрад
«Исэ моногатари»
Когда впервые знакомишься с произведением, носящим название «Исэ моногатари», то сразу же получается впечатление, что все оно слагается из ряда отрывков, совершенно законченных в своих пределах и друг от друга независимых. Количество их исчисляется в сто двадцать пять, хотя возможно насчитывать при иной редакции текста и, на один больше. При этом начинает казаться, что и самый порядок этих отрывков, их взаимное расположение также не играют особенной роли: один отрывок как будто может совершенно спокойно стать на место другого, без всякого ущерба и общему смыслу произведения, и характеру самой его композиции. И японская критика в общем подтверждает и то, и другое впечатление: она говорит о возможности — в течение исторического существования «повести» — различных вставок, перестановок, касающихся не только отдельных фраз, но и самых отрывков в целом. Здесь не место, конечно, обсуждать с русским читателем эти вопросы, почему я и постараюсь подойти к «Исэ моногатари» с той стороны, которая представляется, как мне кажется, важной для его истинного понимания.
Читать дальше