Мурасаки Сикибу: Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

Где-то закричал петух, и Тюнагону вспомнилась столица.

говорит он, а девушка отвечает:

Проводив Ооикими до дверцы, ведущей во внутренние покои, Тюнагон вернулся к себе и лег, но сон не шел к нему. Слишком живы были воспоминания прошедшей ночи. «Как я тоскую теперь…» (412).

В самом деле, будь его чувства к Ооикими и раньше так же сильны, он давно бы уже решился… Мысль о возвращении в столицу приводила его в отчаяние.

Ооикими долго не ложилась, с ужасом думая о том, что скажут дамы.

Так, печальна судьба женщины, лишенной всякой поддержки. Нетрудно было предвидеть, что дамы тоже не оставят ее в покое. Каждая будет стараться повернуть жизнь госпожи по-своему, и будущее не сулит ей ничего, кроме страданий. Ооикими не испытывала неприязни к Тюнагону, к тому же покойный принц не раз говорил, что без колебаний, дал бы свое согласие… Но нет, она не должна ничего менять в своей жизни. Вот если бы удалось устроить сестру, ведь она моложе и гораздо красивее. Почему бы младшей не выполнить того, что было предназначено старшей? А она бы окружила ее нежными заботами… Только кто позаботится о ней самой? У Ооикими не было иной опоры в жизни, кроме Тюнагона. Будь он заурядным человеком, ей, как это ни странно, было бы легче. Вряд ли она сопротивлялась бы ему так долго. Но он слишком хорош, и она не должна даже помышлять о союзе с ним. Нет, лучше пусть все останется по-старому.

Проплакав почти всю ночь, Ооикими почувствовала себя совсем больной и, пройдя во внутренние покои, легла рядом с младшей сестрой, которая пребывала в крайнем недоумении, ибо что-то весьма странное почудилось ей в перешептываниях дам. Обрадовавшись сестре, Нака-но кими набросила ей на плечи свое ночное платье, и тут повеяло таким знакомым ароматом… «Значит, это правда», — подумала она, вспомнив сторожа, но, жалея сестру, не стала ее ни о чем расспрашивать и притворилась спящей.

Гость же призвал к себе старую Бэн и долго беседовал с ней. Затем, оставив короткое письмо для старшей госпожи, в котором не содержалось и намека на нежные чувства, уехал.

Ооикими готова была сгореть со стыда. «К чему было поддерживать этот глупый разговор о тройных узлах? Сестра могла подумать, что я и сама не прочь сократить расстояние меж нами до одного хиро» [3] ...сократить расстояние меж нами до одного хиро. — Намек на песню «Девочка с прической агэмаки» (см. кн. «Приложение», с. 105). Хиро — мера длины (1,81 м). . Сказавшись больной, она весь день оставалась в своих покоях.

— Но ведь скоро должны начаться поминальные службы… — возроптали дамы. — А кто, кроме вас, может проследить за тем, чтобы ничего не было упущено?

— Сейчас не время болеть.

Нака-но кими, закончив плести шнуры для мешочков с благовониями, тоже пришла к сестре.

— У меня не получается украшение, — пожаловалась она. Дождавшись темноты, Ооикими встала, чтобы помочь ей. Тут принесли письмо от Тюнагона, но девушка: «Мне с утра что-то нездоровится» — сказав, поручила написать ответ дамам.

— Это невежливо! — ворчали они. — В ваши годы следует быть разумнее.

Подошел к концу срок скорби. Когда-то сестры думали, что и на миг не переживут отца, а между тем протекло уже столько дней и лун. Сетуя на свою злосчастную судьбу, они заливались слезами, и больно было смотреть на них.

Сняв черные платья, ставшие привычными за эти долгие луны, девушки облачились в светло-серые, [4] Сняв черные платья... девушки облачились в светло-серые... — Когда официальный срок траура кончался, близкие покойного, если скорбь их была особенно велика, еще некоторое время носили серые платья. и как же они им оказались к лицу! Особенно хороша была Нака-но кими, которой красота к тому времени достигла полного расцвета. Ооикими попечительно присматривала за тем, чтобы волосы младшей сестры были всегда тщательно вымыты и причесаны, и, любуясь ею, забывала о своих печалях. О, если б удалось осуществить задуманное! Разве устоит Тюнагон, увидев Нака-но кими вблизи? Не имея рядом никого, кому можно было бы доверить заботы о сестре, Ооикими сама, словно мать, ухаживала за ней.

Так и не дождавшись Долгой луны, на которую дочери покойного принца должны были снять одеяния скорби, ставшие для него столь досадной помехой, Тюнагон, выбрав благоприятный день, снова приехал в Удзи.