Откинув со лба Ооикими мягко поблескивающие в тусклом свете волосы, он заглянул ей в лицо. Ее красота превзошла все его ожидания. «Дочери принца живут так одиноко, — подумал Тюнагон, — если кто-нибудь, воспылав страстью, проникнет сюда, он не встретит на своем пути никаких преград. Да, как это ни печально, любой другой на моем месте сумел бы проявить необходимую твердость…»
Возможно, ему и в самом деле следовало быть решительнее. Но девушка так горько плакала, удрученная его настойчивостью, что Тюнагону стало жаль ее. «Не лучше ли подождать? Быть может, со временем…» — подумал он, пытаясь ее утешить.
— Как я могла поверить вам! — сокрушалась она. — Но разве я предполагала?.. Вы не должны были забывать, какие на мне одежды. Впрочем, и моя вина не меньше. Я была слишком неосторожна. Ах, как все это тягостно!
Она приходила в отчаяние от одной мысли, что он увидел ее в неприглядном одеянии скорби.
— О да, вы вправе думать обо мне дурно, и я не знаю, что сказать в свое оправдание. Несомненно, цвет ваших рукавов является достаточным основанием… Но неужели вы не успели убедиться в моей преданности? Вас смущает, что срок скорби еще не кончился, но разве это наша первая встреча? О, скорее вы слишком осторожны!
Наконец-то он мог открыть ей чувства, которые до сих пор таил в глубине души, поведать, с какой неодолимой силой влеклось к ней его сердце, начиная с того давнего рассвета, когда тихие звуки ее кото впервые смутили его воображение. Признания Тюнагона повергли Ооикими в еще большее замешательство. Значит, его спокойствие было притворным и все эти годы он только и помышлял…
Она прилегла, отгородившись низким занавесом от статуи Будды.
В покоях пахло священными курениями, к ним примешивался аромат цветов бадьяна, и Тюнагон, более других людей почитающий Будду, невольно смутился. «Стоит ли, потворствуя мимолетной прихоти, вступать с ней в союз, прежде чем окончится срок скорби? — подумал он, стараясь успокоиться. — Разве об этом я мечтал? Не лучше ли подождать? Быть может, сердце ее смягчится…»
Осенние ночи всегда тоскливы, а в таком месте тем более: высоко в горах стонал ветер, где-то у изгороди уныло звенели цикады. Тюнагон говорил о том, как переменчив этот мир, а Ооикими время от времени отвечала. Никогда еще она не казалась ему такой прелестной!
Рассудив, что собеседникам удалось наконец прийти к взаимному согласию, притворявшиеся спящими дамы удалились во внутренние покои.
Вспомнив о наставлениях отца, Ооикими совсем приуныла. «Трудно даже представить себе, сколько горестей ожидает меня, если жизнь моя продлится», — подумала она, и из глаз ее заструились слезы, словно стремясь соединиться с рекой Удзи…
Незаметно приблизился рассвет. Спутники Тюнагона покашливали, поторапливая его, раздавалось конское ржание. С любопытством прислушиваясь, Тюнагон вспоминал слышанные некогда рассказы о том, как другие странники вот так же останавливались где-нибудь на ночлег. Подняв решетку с той стороны, откуда в дом проникали солнечные лучи, он залюбовался утренним небом.
Ооикими тоже подошла к порогу. Стреха была хорошо видна, и на листьях папоротника «синобу» одна за другой вспыхивали росинки. Невозможно вообразить более прекрасную чету!
— Ах, когда бы и впредь могли мы вдвоем любоваться луной и цветами, коротать часы за беседою об изменчивом мире… — нежно говорит Тюнагон, и девушка, забыв о своих опасениях, отвечает:
— Поверьте, я не стала бы таиться от вас, если бы вы согласились беседовать со мной вот так, через ширму, не требуя большего.
Между тем небо светлело, где-то рядом захлопали крыльями птицы, готовясь взлететь. Вдалеке зазвонил колокол, возвещающий наступление утра…
— Не лучше ли вам уйти? Мне бы не хотелось… — говорит Ооикими, не умея скрыть смущение.
— Но людям покажется куда более подозрительным, если я уйду так рано по покрытой росою траве. Что они могут подумать? Не лучше ли нам притвориться почтенной супружеской парой и не подавать виду, что нас связывают совсем другие узы? Поверьте, я никогда не причиню вам зла. Не будьте же так жестоки, постарайтесь понять и пожалеть меня.
Видя, что он и в самом деле не собирается уходить, Ооикими растерялась.
— Хорошо, пусть будет по-вашему, но прошу вас, хотя бы сегодня утром сделайте так, как я хочу.
«Увы, теперь ничего уже не исправишь», — вздохнула она.
— О, как вы безжалостны! «Впервые изведал…» (411). А вас нисколько не волнует, что я могу заблудиться в тумане…
Читать дальше