Сэй Сёнагон - Записки у изголовья (Полный вариант)

Санэката привел к нему — уж я не знаю кого.

Что именно просил передать тюнагон, об этом могли спорить лишь люди, находившиеся неподалеку от него, я же не могла поймать ни полслова.

Слуга зашагал с таким деловым видом, что со всех сторон послышался смех. Он остановился возле одного экипажа и, как видно, начал говорить. Долго-долго он ждал ответа…

— Дама, наверно, послание в стихах сочиняет, — со смехом сказал тюнагон господину Санэката. — Будьте другом, помогите сложить «ответную песню».

В самом деле, когда же вернется слуга? Все присутствующие там сановники, даже самые старые, не сводили глаз с экипажа дамы… Право, даже толпа во дворе и то глазела.

Наверно, дама наконец дала ответ, потому что посланный сделал было несколько шагов вперед, но вдруг она снова поманила его веером.

«Почему она вдруг вернула его? — сказала я себе. — Может быть, хочет что-то переменить в стихотворении. А ведь столько времени сочиняла, лучше бы оставить, как есть. Поздно исправлять теперь».

Наконец она отпустила посланного. Не успел слуга вернуться, как его забросали нетерпеливыми вопросами: «Ну что? Ну что?»

Но тут тюнагон Ёситика позвал его. Посланный со значительным видом начал что-то докладывать…

— Короче, — оборвал слугу Самми-но тюдзё, — Только спутаешься, если будешь выбирать слова. До меня донесся ответ посланного:

— Да уж тут как ни ошибись, толк один. То-дайнагон [84] Имеется в виду Фудзивара-но Тамэмѝцу. То — китайское чтение первого иероглифа фамилии Фудзивара. любопытствовал больше всех. Он так и вытянул шею:

— Ну, что же она сказала?

— Сказала: «Прямое дерево не согнешь — сломается», — ответил Самми-но тюдзё.

То-дайнагон так и залился смехом, за ним остальные, а ведь дама в экипаже могла услышать.

Тюнагон Ёситика стал расспрашивать посланного:

— Но что она сказала в первый раз? До того, как позвала тебя обратно? Что изменила она в своем ответе?

— Она долго молчала, — ответил слуга. — Долго не было слышно ни звука. «Так вы не изволите отвечать, говорю. Я пойду назад». И пошел было. Тут-то она меня и воротила.

— А чей это был экипаж? Узнал ли ты? — полюбопытствовал тюнагон. Вот что, сочиню-ка я стихотворение и снова пошлю тебя.

Тем временем проповедник занял свое место на возвышении. Наступила тишина. Все, приняв чинные позы, устремили глаза на него и не заметили, как экипаж дамы исчез, словно кто-то бесследно стер его с лица земли.

Занавеси в экипаже такие новые, будто лишь сегодня повешены. На даме двойная нижняя одежда густо-фиолетового цвета, платье из переливчатого пурпурно-лилового шелка и еще одно поверх всех — прозрачное, легкое, цвета багрянника. А сзади экипажа свешивается широко раскинутый шлейф с нарядным рисунком.

— Кто она такая? Ну, скажу я вам… Лучше бы промолчала, чем говорить глупости, — слышалось вокруг.

А я, противно общему мнению, сочла, что она отлично поступила.

Во время утренней службы поучение читал преподобный Сэйха̀н. [85] Знаменитый буддийский проповедник. У него был столь благостный вид, что, казалось, все вокруг озарилось сиянием.

Я очень страдала от жары, и к тому же у меня были неотложные дела. «Послушаю немного, — думала я и вернусь домой». Но не тут-то было! Подъезжали все новые и новые экипажи, как набегают морские волны, и моя повозка застряла в глубине двора.

Я послала сообщить владельцам экипажей, загородившим мне путь, что непременно должна уехать, лишь только кончится утренняя служба. Наверно, они обрадовались: можно будет ближе подъехать к проповеднику. Слуги их сразу же начали осаживать экипажи с криками: «Давай, давай! Живо!» Поднялась шумная суматоха.

— Нет, это возмутительно! — заговорили кругом. Старые сановники принялись отпускать ядовитые насмешки на мой счет, но я осталась глуха. Сохраняя полное спокойствие и ни слова не отвечая, я невозмутимо продолжала свой путь.

Тюнагон Ёситика воскликнул с улыбкой:

— Ха-ха! «Удалились люди сии — и хорошо сделали!» [86] Слова из притчи, помещенной в Сутре лотоса. Как-то раз, когда Шакья-муни читал проповедь перед толпой в пять тысяч человек, один из слушателей встал и удалился. Шакья-муни сказал своему ученику Шарипу̀тре: «Подобные ему присутствуют здесь лишь для пустой похвальбы. Удалился человек сей и хорошо сделал».

Как он был прекрасен в эту минуту!

Я пропустила мимо ушей его слова — видно, от жары у меня в голове помутилось — и, уже выехав за ворота, послала слугу сказать ему: «Среди тех пяти тысяч показных благочестивцев и вам, верно, нашлось бы место…»