ПОВЕСТЬ О ДУПЛЕ УЦУХО-МОНОГАТАРИ часть 1

Повесть о дупле» занимает особое место в истории японской литературы. Создание ее является событием огромной важности в становлении японского литературного языка. Первыми произведениями, созданными на японском языке, были сборник мифов и исторических легенд «Записи о деяниях древности» («Кодзики») и поэтическая антология «Собрание мириад листьев» («Манъёсю»), записанные в VIII в.; наиболее древний пласт в них восходит приблизительно к III в. (периоду разложения родового строя). К этому же времени относится формирование молитвословий норито , которые были письменно зафиксированы только в X в. Язык этих памятников отражает систему магического сознания древних японцев и условия существования общества, мало затронутого континентальным влиянием [62] Н. А. Невский писал о языке норито : «Здесь мы видим массу риторических украшений, метафор, параллелизмов, повторов и других приёмов, рассчитанных на то, чтобы усилить впечатление и придать молитвословию возвышенный характер. Примером песен с теми же поэтическими приёмами, тем же последовательным развитием содержания и теми же зактинательными целями могут в настоящее время служить некоторые ритуальные песни японских шаманок-знахарок в северо-восточных провинциях главного острова, моления рюкюских жриц и, наконец многое народные песни мелких островов рюкюского архипелага». — Невский Н. А. Культовая поэзия древней Японии (VI–VIII вв.) // Восток. Сб. 1: Литература Китая и Японии. С. 18. Л. М. Ермакова отмечает такие особенности языка норито , как «клишированность, повторы, архаизмы, громоздкий синтаксис». — Норито. Сэммё // Пер. со старояп., исслед. и коммент. Л. М. Ермаковой. М.: Наука, 1991. С. 200 (Памятники письменности Востока. XCVII). .

К V–VI вв. относится мощное влияние на Японию континентальной культуры. Это привело, в частности, к тому, что государственным языком молодого государства стал китайский: на нем писались императорские хроники, авторы которых подражали композиции и стилю китайских исторических сочинений, на нем же велось делопроизводство. Китайский язык был языком буддийской литературы.

До начала X в. на японском языке не бьшо создано ни одного прозаического произведения. Писание и чтение на родном языке считались подобающими только детям и женщинам. Таким образом, главной проблемой, которая стояча перед авторами первых прозаических произведений, было создание японского литературного языка. Язык книжных памятников VIII в., язык мифов и японской поэзии не мог стать основой для прозы X в.: он был слишком архаичен. В поэзии IX–X вв. культивировался архаический язык первой антологии «Собрание мириад листьев», а кроме того, поэтика накладывала множество ограничений на использование лексики, не допускалось употребление ни китаизмов, ни простонародных выражений. И хотя внутри поэтического канона язык был чрезвычайно разработан, он не мог стать языком прозы по причине его крайней изощренности, повышенной метафоричности, риторических украшений, обилия застывших оборотов, а также по причине довольно ограниченного круга тем.

Следует отметить особенность литературы эпохи Хэйан: в Heir не было переводов, которые вообще играют огромную роль в период становления литературного языка, так как знать читала и писала по-китайски. Буддийский канон на японский язык не переводился. Произведения буддийского содержания, создававшиеся монахами в Японии, писались по-китайски. И хотя первые моногатари X в., предшествовавшие «Повести о дупле», были написаны по-японски, они не решали проблемы языка в рамках огромного произведения, в котором обстоятельно изображалась жизнь современного автору общества. Многое в «Повести» сказано на японском языке впервые, и в этом огромная заслуга ее автора перед японской словесностью.

Стиль «Повести» неровен, что не должно удивлять, принимая во внимание сказанное выше [63] Анализ стиля «Повести» вызывает особые затруднения, так как при многочисленных изменениях, внесённых в текст переписчиками, невозможно установить к какому времени относится тот или иной эпизод в той форме, в которой он дошёл до нашего времени. . Часто автор прибегает к сухому лаконичному стилю. Например, в первой главе, в эпизоде путешествия Тосикагэ по семи горам, где живут сыновья Небожительницы, автор семь раз повторяет практически одну и ту же фразу. Аналогичным примером является и описание в начале третьей главы семьи Минамото Масаери: по номерам перечислены двадцать шесть детей с единственным указанием, от какой матери они родились. Но иногда даже в таком лаконичном изложении автор добивается сильных художественных эффектов, например в сцене явления Будды перед Тосикагэ и его учителями.