Марк Цицерон - Речи

Отцеубийство — вот о чем идет речь в данном суде; но никаких оснований, почему сын мог убить отца, обвинитель не привел. (62) Вопрос, который главным образом и прежде всего ставят даже при наличии ничтожного ущерба и при незначительных проступках, совершаемых довольно часто и чуть ли не каждый день, а именно — какова же была причина злодеяния, этот вопрос Эруций в деле об отцеубийстве не считает нужным задать, а между тем, когда дело идет о таком злодеянии, судьи, то даже при очевидном совпадении многих причин, согласующихся одна с другой, все же ничего не принимают на веру, не делают неосновательных предположений, не слушают ненадежных свидетелей, не выносят приговора, убежденные дарованием обвинителя. Необходимо доказать как множество ранее совершенных злодеяний и развратнейший образ жизни обвиняемого, так и его исключительную дерзость и не только дерзость, но и крайнее неистовство и безумие. И даже при наличии всего этого все-таки должны быть явные следы преступления: где, как, при чьем посредстве и когда именно злодеяние было совершено. Если этих данных немного и они не слишком явны, то мы, конечно, не можем поверить, что совершено такое преступное, такое ужасное, такое нечестивое деяние. (63) Ибо велика сила человеческого чувства, много значит кровное родство; против подобных подозрений вопиет сама природа; выродком, чудовищем в человеческом образе, несомненно, является тот, кто настолько превзошел диких зверей своей свирепостью, что тех людей, благодаря которым сам он увидел свет, он злодейски лишил возможности смотреть на этот сладчайший для нас свет солнца, между тем как даже дикие звери связаны между собой узами общего рождения и даже самой природой [52] Ср. Цицерон, «О границах добра и зла», III, § 62. . (XXIII, 64) Не так давно некий Тит Целий из Таррацины [53] Целий — неизвестное нам лицо. Таррацина — город в Лаций. , человек достаточно известный, отправившись после ужина спать в одну комнату со своими двумя молодыми сыновьями, утром был, говорят, найден убитым. Так как не было улик ни против рабов, ни против свободных людей, то, хотя его два сына (взрослые, как я указал), спавшие тут же, утверждали, что ничего не слышали, их все же обвинили в отцеубийстве. Не правда ли, это было более чем подозрительно? Чтобы ни один из них не услышал? Чтобы кто-нибудь решил прокрасться в эту комнату именно тогда, когда там же находилось двое взрослых сыновей, которые легко могли услышать шаги и защитить отца? Итак, подозрение не могло пасть ни на кого другого. (65) Но все-таки, после того как судьям было достоверно доказано, что сыновей нашли спящими при открытых дверях, юноши были по суду оправданы и с них было снято всякое подозрение. Ибо никто не мог поверить, чтобы нашелся человек, который, поправ все божеские и человеческие законы нечестивейшим злодеянием, смог бы тотчас же заснуть, так как, люди, совершившие столь тяжкое преступление, не могут, не говорю уже, беззаботно спать, но даже дышать, не испытывая страха.

(XXIV, 66) Разве вы не знаете, что тех людей, которые, по рассказам поэтов, мстя за отца, убили мать, — несмотря на то, что они, по преданию, совершили это по велению бессмертных богов и оракулов — все же преследуют фурии и не позволяют им найти себе пристанище где бы то ни было — за то, что они не могли выполнить свой сыновний долг, не совершив преступления? Вот как обстоит дело, судьи: велика власть, крепки узы, велика святость отцовской и материнской крови; даже единое пятно этой крови не только не может быть смыто, но проникает до самого сердца, вызывая сильнейшее неистовство и безумие [54] Имеются в виду Орест и Алкмеон. По преданию, Орест убил по повелению Аполлона свою мать Клитемнестру, мстя ей за убийство своего отца Агамемнона. Алкмеон убил мать Эрифилу, уговорившую своего мужа Амфиарая принять участие в походе против Фив, где ему было суждено погибнуть. Мифы о терзаниях Ореста и Алкмеона обработали Эсхил и Эврипид. См. Вергилий, «Энеида», III, 331. Фурии (Кары) — богини возмездия; соответствуют эриниям греческой мифологии. . (67) Но не верьте тому, что вы часто видите в трагедиях, — будто тех, кто совершил нечестивый поступок и злодеяние, преследуют фурии, устрашая их своими горящими факелами. Всего мучительнее своя собственная вина и свой собственный страх; свое собственное злодеяние лишает человека покоя и ввергает его в безумие; свое собственное безумие и угрызения совести наводят на него ужас; они-то и есть фурии, неразлучные, неотступные спутницы нечестивцев, денно и нощно карающие извергов-сыновей за их родителей! (68) Но сама тяжесть злодеяния и делает его невероятным, если убийство не доказано вполне, если не установлено, что обвиняемый позорно провел свою молодость, что его жизнь запятнана всяческими гнусностями, что он сорил деньгами во вред своей чести и доброму имени, был необуздан в своей дерзости, а его безрассудство было близко к помешательству. К этому всему должна присоединиться ненависть к нему со стороны отца, страх перед наказанием, дружба с дурными людьми, соучастие рабов, выбор удобного времени и подходящего места. Я готов сказать: судьи должны увидеть руки, обагренные кровью отца, чтобы поверить, что произошло такое тяжкое, такое зверское, такое ужасное злодейство. (69) Но зато, чем менее оно вероятно, если оно не доказано, тем строже, если оно установлено, должна быть и кара за него.