Марк Цицерон - Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

<���…> Так и всегда то, что греки называют антитезой, то есть противопоставление противоположностей, с неизбежностью само собой образует ораторский ритм, и притом без всякой искусственности. Этим приемом наслаждались древние еще до Исократа, в особенности же тот Горгий, в чьей речи обычно сами созвучия порождают ритм. Мы и сами часто этим пользовались, например, в четвертой речи нашего обвинения: «Сравните этот мир и ту войну, прибытие этого претора и победу того полководца, нечестивую смуту одного и непобедимое войско другого, разнузданность одного и умеренность другого: вы скажете, что захвативший Сиракузы был их основателем, а принявший благоустроенный город был захватчиком».

Антитеза – в риторике не просто противопоставление противоположных понятий, а возможность поиска в них все новых противоположных свойств, что позволяет придать речи ритм, движение: за противопоставлением вещей в одном аспекте идет противопоставление их же или связанных вещей в другом аспекте, и так речь движется как последовательность симметричных противопоставлений.

Нашего обвинения – Цицерон цитирует собственную четвертую речь против Верреса, римского чиновника, обвиненного в масштабных злоупотреблениях.

<���…> Итак, допустим, что мы познакомились и с этими ритмами: теперь выясним, что собой представляет третий вид ритмичной и складной речи. Кто его не чувствует, у того не знаю, что за уши и чем он вообще похож на человека. Во всяком случае, мой слух радуется законченным и полным периодам, ощущает кургузые и не терпит растянутых. Но зачем говорить обо мне? Я видел, как целые собрания встречали одобрительными криками складно оконченные фразы. Ведь слух ожидает, чтобы мысль была представлена стройными словами.

«Но этого не было у древних!» Да, только этого, пожалуй, и не было: ибо и слова они умели отбирать, и мысли находить важные и приятные, но мало заботились об их связности и полноте.

«Это-то мне и нравится», – говорят некоторые. – Что ж, если старинная живопись с малым количеством красок славится больше, чем нынешняя, усовершенствованная, то, может быть, мы должны вернуться к древней и, уж во всяком случае, отвергнуть новую?

Они хвалятся именами древних: ведь как среди возрастов наиболее почтенна старость, так среди образцов – древность. Я сам ценю ее очень высоко; и я не требую от древности того, чего в ней нет, а хвалю то, что в ней есть, тем более что, на мой взгляд, то, что в ней есть, важнее, чем то, чего в ней нет: ибо больше достоинства в словах и мыслях, которыми они замечательны, чем в закругленности фраз, которой они не имеют. Эта закругленность была изобретена позже, но я полагаю, что и древние применяли бы ее, если бы этот прием был уже известен и в ходу; а после его изобретения им пользовались, как мы видим, все великие ораторы.

Цицерон противопоставляет консерваторам, считавшим, что в древности всегда говорили по делу и потому не нуждались в особой тщательной отделке фраз, свою позицию. Ее суть: отделка фраз – не прихоть, а применение изобретения. Таким образом, новации в риторике столь же законны, сколь и использование любых технических изобретений, которые появились не сразу, – Цицерон однозначно выступает здесь как поклонник технического прогресса, хотя и не говорит о технике. Русский читатель сразу вспомнит Пушкина, который так же любил технику и изобретения, хотя ориентировался при этом из древних не на Цицерона, а на Овидия.

Тем не менее, когда мы говорим, что в той или иной судебной или политической речи имеется ритм, само это слово вызывает недовольство. Кажется, что если сам оратор стремится в речи к ритму, этим он прилагает слишком уж много стараний к тому, чтобы пленить слух. Основываясь на этом, эти люди и сами говорят отрывистыми и обрубленными фразами, и порицают тех, кто ведет речь складно и законченно.

Судебной или политической – Цицерон не рассматривает эпидиктическое красноречие, потому что там «пленить слух» (буквально «привлечь уши к слышанию») является собственной задачей оратора и не может оспариваться в принципе.

Такие порицания справедливы, если в этой речи слова пустые и мысли легковесные; но если в ней достойное содержание и отборные слова, то почему они предпочитают, чтобы речь хромала и спотыкалась, а не шла вровень с мыслью? Ведь этот пресловутый ритм ничего иного не означает, кроме того, что слова складно охватывают мысль; а это было также и у древних, но по большей части – случайно, а часто – благодаря природному чутью; и то, что у них особенно хвалят, почти всегда хвалят как раз за закругленную форму. У греков этот прием пользуется признанием по крайней мере около четырехсот лет, а мы его только недавно усвоили. И если Энний мог говорить в осуждение своим предшественникам: