4
Плиний Понтию 820привет.
(1) Ты говоришь, что прочитал мои гендекасиллабы 821; ты даже осведомляешься, каким образом я начал писать их, я, человек, по твоему мнению, серьезный и, по собственному моему признанию, знающий, что уместно и что нет.
(2) Я никогда (начну издалека) не был чужд поэзии, в четырнадцатилетнем возрасте я даже написал греческую трагедию. (3) «Какую?» — спрашиваешь ты. Не знаю, она называлась трагедией. Потом, когда, возвращаясь с военной службы, я был задержан ветрами на острове Икарии 822, я начал сочинять латинские элегии на это самое море и на этот самый остров. Как-то я пробовал себя на героическом стихе, а теперь в первый раз на гендекасиллабах. Родились они вот по какой причине: мне читали в Лаврентийской усадьбе 823книги Азиния Галла, где он сравнивал своего отца и Цицерона 824, тут же попалась эпиграмма Цицерона на его Тирона. (4) Затем, когда в полдень (дело было летом) я ушел поспать 825, а сон не приходил, я начал размышлять о том, что величайшие ораторы считали подобные занятия усладой и относились к ним с похвалой. (5) Я сделал над собой усилие и, против своего ожидания, после длительного перерыва, в очень короткий срок набросал следующие стихи о том самом, что подстрекнуло меня к писанию:
(6) Книги Галла читая, в которых отцу дерзновенно
Первенства пальму дарит он в ущерб самому Цицерону,
Вольную я цицеронову шутку нашел, что блистает
Тем же талантом, с которым писал он серьезные вещи.
Он показал, что великих мужей наслаждаются души
Солью острот и изяществом пестрым прелестной забавы.
Жалоба здесь на Тирона: однажды ночною порою
Он, задолжав поцелуй влюбленному, дав лишь отведать,
Хитро украл и коварно унес их. И вот, прочитавши,
Я говорю: «Так скрывать зачем? про любовь и проказы,
Робко таясь, никому не рассказывать? Лучше признаться:
Знаю я козни Тирона, пугливые ласки Тирона,
Знаю обман, что сильней раздувает любовное пламя».
(7) Я перешел к элегическим стихам и стал сочинять их с такою же быстротой. Легкость эта испортила меня, и я начал добавлять к ним еще и еще. Возвратившись в Рим, я прочитал их приятелям; они одобрили. (8) Затем, на досуге, особенно в пути 826, я стал браться за разные размеры и, наконец, решил, по примеру многих, составить особо один томик гендекасиллабов, и не раскаиваюсь. (9) Их читают, переписывают, распевают, и даже греки, которых любовь к этой книжке научила латинскому языку, исполняют их то на кифаре, то на лире.
(10) А впрочем, зачем я так хвастаюсь? Поэтам, правда, дозволено безумствовать, и я говорю не о своем, а о чужом мнении; судят ли люди здраво или заблуждаются, но меня это восхищает. Молю об одном: пусть так же ошибаются или здраво судят и потомки. Будь здоров.
5
Плиний Кальпурнии 827привет.
(1) Нельзя поверить, как велика моя тоска по тебе. Причиной этому прежде всего любовь, а затем то, что мы не привыкли быть в разлуке. От этого я большую часть ночей провожу без сна, представляя твой образ; от этого днем, в те часы, когда я обычно видел тебя, сами ноги, как очень верно говорится, несут меня в твой покой. Наконец, унылый, печальный, будто изгнанный, я отхожу от порога. Свободно от этих терзаний только то время, в течение которого я занят на форуме тяжбами друзей. (2) Подумай, какова моя жизнь, ты — мой отдых среди трудов, утешение в несчастии и среди забот. Будь здорова.
6
Плиний Макрину 828привет.
(1) Редкое и замечательное событие случилось с Вареном, хотя еще и не наверное 829. Рассказывают, что вифинцы отказались от обвинения против него, так как оно было начато неосновательно. Рассказывают? — здесь посол провинции, он привез постановление собрания 830императору, привез его многим первым лицам, привез также нам, защитникам Варена. (2) Настаивает на обвинении, однако, все тот же Магн; мало того, он даже упорно не дает покоя Нигрину, прекрасному человеку. Через него он требовал от консулов, чтобы они заставили Варена представить отчет. (3) Я помогал Варену уже только как друг и решил молчать. Несуразно было бы, если бы я, защитник, данный сенатом 831, защищал как подсудимого человека, которому требовалось даже не казаться подсудимым. (4) Когда, однако, Нигрин высказал свое требование, и консулы обратили на меня свои взоры, я сказал: «Вы узнаете, что у меня есть основание молчать, когда услышите подлинных послов провинции» 832. Тогда обратился ко мне Нигрин: «К кому они посланы?». — «И ко мне, у меня есть постановление провинции». (5) Он опять: «Тебе, может быть, дело ясно». — «Если оно ясно тебе с противоположной точки зрения, — возразил я, — то и мне может быть ясна его лучшая сторона». (6) Тогда посол Полиен изложил причины прекращения обвинения и потребовал, чтобы не было вынесено предварительного заключения до расследования императора. Отвечал Магн, и вторично говорил Полиен. Сам я вмешивался редко, говорил мало и больше хранил молчание. (7) Я знаю, что иногда молчание действует столь же сильно, как искусная речь, и помню, что некоторым, обвиненным в уголовных преступлениях, я помог, пожалуй, больше молчанием, чем самой тщательной речью. (8) Одна мать 833, потеряв сына (что мешает рассуждать о теоретических вопросах, хотя бы причина для письма была и другая?), донесла государю на его вольноотпущенников (они же были сонаследниками сына), обвиняя их в подлоге и отравлении, и добилась назначения судьей Юлия Сервиана 834. (9) Я защищал подсудимых при большом стечении народа: дело было очень громким, а кроме того с обеих сторон выступали знаменитейшие таланты.
Читать дальше