Диана Килина - ИГ/РА

– Немного, – честно ответила я, – За цветы спасибо.

– Да не за что, – он пожал плечами и кивнул, – До встречи.

– Пока, – выдохнула я, и побрела к водительской двери, спрятав лицо в цветах.

Артём махнул мне рукой, когда я тронулась с места, и исчез в зеркале заднего вида, когда я свернула за угол.

Телефон в сумке снова завибрировал, и моё поднявшееся настроение мгновенно растворилось в аромате цветов, которые наполнили салон машины.

Что же с тобой делать, Лазарь? Ведь не оставишь в покое, и из головы тебя не выкинуть. Как будто отравил, запустив по всему телу свой яд, и уже не избавишься.

Что же делать…

ГЛАВА 18

Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть…

Виктор Цой.

Ольга, 2013

– Алло, – голос на том конце провода был тихим, чуть приглушённым.

– Привет. Это я.

– Привет, Оль. Как ты?

– Нормально, – мой взгляд снова наткнулся на букет пионов, которые я поставила в широкую прозрачную стеклянную вазу на подоконник, – Как объект?

– На удивление спокоен, – в трубке послышался короткий смешок.

– Я скоро приеду. Пора заканчивать.

– Ты уверена?

– Уверена. Револьвер у тебя?

– Да.

– Оставь в камере хранения, как и в прошлый раз. В Питере буду через три дня.

– Оля, не делай этого.

– Так надо.

– Надо кому? – голос моего собеседника дрогнул, – Ты отомстила всем, они мертвы. Не стоит игра свеч.

– Стоит. Для меня стоит.

– А если не получится? Если ты не справишься?

– Справлюсь. Лазарев поддаётся, я проверила.

– Но он… Оль, он не такой плохой мужик, – голос перешёл на шёпот.

– Он – убийца, – отрезала я.

– Ты тоже.

Я судорожно вздохнула и прикрыла глаза. Тряхнув головой, я сказала:

– Буду через три дня.

Сбросив вызов, я открыла заднюю крышку мобильника и вытащила батарею с сим–картой. Сломав вторую и выбросив её в мусорку, я положила аппарат на стол и уставилась на него невидящим взором.

Пора заканчивать. Время пришло.

Лазарева мне не жаль, как и троих: Ратмира, Мельникова и Влада. Их жалеть бессмысленно и глупо.

Только новость о смерти Соколова пошатнула выработанное годами хладнокровное спокойствие. Если бы я знала, что одна брошенная мной фраза заставит его пустить себе пулю в лоб, я бы никогда не пришла к нему.

– Ольга, – лицо Михаила удивлённо вытянулось, когда я появилась на пороге его квартиры, а потом сразу же расплылось в улыбке, – Не ожидал тебя увидеть.

– А я пришла, – я натянуто улыбнулась в ответ, – Впустишь?

Соколов шагнул от двери в сторону, пропустив меня в прихожую, и помог снять куртку.

– Люсь, у нас гости, – крикнул Миша.

Из кухни тут же донёсся тихий писк ребёнка. Я уставилась на Соколова, а он пожал плечами:

– Остепенился. Пошли.

Махнув рукой вглубь квартиры, он пошёл бодрой походкой туда, откуда доносился приглушённый женский голос и детский плачь. Я шла за ним по пятам, борясь со смешанным ощущением горечи и удивления.

Надо же. Соколов и дети. Кто бы мог подумать.

В кухне меня встретила его жена, с пухлым и розовощёким мальчишкой на руках. Он лежал у неё на груди в какой–то хитрой штуке, похожей на платок, перекинутый через шею.

– Привет. Людмила, – женщина повернулась ко мне, и младенец в её «мама–сумке» коротко всхлипнул, – И зачем было так орать? – бросила она укоризненный взгляд на мужа.

– Прости, – Миша подошёл к ней поцеловал её в висок, а потом посмотрел на своего сына восторженным взглядом, – Это Ольга, моя давняя знакомая. Садись, – обратился он ко мне.

Я машинально приземлила попу на один из стульев за кухонным столом, не в силах оторвать взгляда от идиллии, которая открывалась моему взору.

Семья. Муж и жена; отец и мать; их ребёнок. Перед глазами мелькнуло обрывочное воспоминание: подвал дома Ратмира, кричащая женщина, которую Соколов на пару с Мельниковым и ещё двумя держат за руки.

– Вы будете чай? – донёсся до меня женский голос.

Коротко моргнув, я кивнула. Ребёнок заголосил громче прежнего, и Людмила виновато покосилась в мою сторону:

– Миш, поухаживай за дамой, я пока Даньку уложу.

– Конечно, – одарив жену ещё одним поцелуем, Соколов включил электрический чайник.

Мне пришлось тряхнуть головой, чтобы остановить пронзительные крики в моей голове, перед тем, как спросить:

– Сколько ему?

– Четыре месяца, – гордо проскандировал Миша, ставя на стол пухлый фарфоровый, расписанный под гжель, чайник и две такие же бело–синие чашки, – Первенец и пацан, это в сорок–то лет.