Keith Richards - Life

Один раз, когда он вернулся из центра, я сказал: «Теперь нормально. Я его видел накачанным до отупения и видел, когда он сухой и трезвый. Честно говоря, разница небольшая. Но теперь он стал хоть как-то пособранней». В принципе я и сейчас под этим подпишусь. В этом-то и странность, если задуматься. Вся эта дурь, и деньги, которые он спустил на эту херню и на то, чтоб с нее слезть, — и хоть бы что, блин, изменилось. Ну, может быть, не прячет от тебя глаза так часто. Иначе говоря, дело не в дури, дело в чем-то другом. «Ты не врубаешься, старик».

Я с Ронни в каких только обстоятельствах не перебывал. И это сказывается. В одном особом случае, через год после нашей драки, уже когда он забросил подальше трубку с крэком, от него нужна была абсолютная собранность — не сделать ни одного неверного шага. И он оказался на высоте, все сделал и здорово меня выручил. Я его тогда попросил поехать со мной в «Редлендс», чтобы поприсутствовать при встрече с отцом — первый раз за двадцать лет.

Мне было страшно встречаться с Бертом. Для меня он же так и остался человеком, от которого я ушел двадцать лет назад, еще подростком. Я примерно представлял, что у него всё в порядке, — слышал от родственников, которые с ним виделись, — например, что он околачивается в своем местном пабе. Страшно мне было из-за того, что я успел натворить в промежутке. Потому мне и понадобилось двадцать лет, чтобы до этого дозреть. В моем представлении я для своего отца был абсолютный отрезанный ломоть — все эти пушки, наркотики, аресты. Сплошной позор и унижение в его глазах. Я его унизил. Вот что я предполагал — что я сильно подвел его в жизни. После каждого сраного заголовка в газетах — «Ричардс снова под арестом» — мне становилось все сложнее решиться на то, чтоб связаться с отцом. Я думал, что лучше ему будет совсем со мной не общаться.

Теперь на свете немного людей, которые могут меня напугать. Но в детстве разочаровать батю было для меня катастрофой. Я боялся его неодобрения, как ничего другого. Я уже писал, что сама мысль об этом — что я не оправдаю его ожиданий — до сих пор доводит меня до слез, потому что, когда я был ребенком, его неодобрение означало полный бойкот, как будто я вообще не существовал. И потом эта эмоция просто застыла во мне. А уговорил меня встретиться с батей Гэри Шульц — он рассказывал мне, как раскаивается, что не успел помириться со своим отцом перед его смертью. Правда, я и сам всегда знал, что должен это сделать.

Отследить его было несложно — через родственников. Он все эти голы жил в комнате на задах одного паба в Бексли и, по всей видимости, ничего от меня не ждал — ничего не просил, это точно. В общем, я ему написал.

Помню, что сидел на кровати в своем номере в Вашингтоне в декабре 1981-го, где-то под свой день рождения, и почти не мог поверить, что читаю его ответ. Мы не могли повидаться до конца европейского тура 1982-го, то есть еще несколько месяцев. Местом встречи был назначен «Редлендс». А пока что я снова ему написал.

Я правда жду не дождусь взглянуть на твою противную рожу после всех этих лет!! Не сомневаюсь, что ты мне до сих пор можешь задать такого страху, что я в штаны обделаюсь. Со всей моей любовью, твой сын Кит P.S. У меня также имеется парочка твоих внуков для демонстрации. Скоро приеду.

К.

Я привез с собой Ронни в качестве юмористического буфера, шута на подхвате, товарища, потому что считал, что в одиночку я с этим не справлюсь. Я послал машину за Бертом в паб в Бексли. Гэри Шульц тоже был в «Редлендсе», и он помнит, как я сидел весь на нервах и отсчитывал время—он будет здесь уже через два часа, он будет здесь уже через полчаса. И потом он приехал. Вылез из машины, такой некрупный мужичок в летах. Мы посмотрели друг на друга, и он сказал: «Здорово, сын». Он выглядел совершенно по-другому. Меня прямо ударило. На кривых ногах, немного хромает из-за своего ранения на воине. По виду какой-то старый негодник, не знаю, похож на пирата в отставке. Что двадцать лет делают с человеком! Посеребренные вьющиеся волосы, шикарные седые баки с усами, переходящие друг в друга. Усы-то он вообще всегда носил.

Это был не мой батя. Я не ожидал, что он сохранится в неприкосновенности таким же, как я его оставил, то есть крепким мужиком средних лет, коренастым, мускулистым. Но он оказался совершенно другим человеком. «Здорово, сын». — «Здорово, батя». От этого, конечно же, лед тронулся. Потом в какой-то момент Берт отошел в сторону, и Гэри Шульц рассказывает, что я ему тогда шепнул: «Не думал что я сын Попая, да?» В общем, говорю: «Заходи, бать». И когда он оказался внутри, от него уже было не отделаться. Курил он по-прежнему трубку — St. Bruno, тот же темный табак, который я запомнил с детства.