Кит Ричардс - Жизнь

Я по-прежнему иногда бывал у Гаса. К этому времени, после двух или трех лет моих занятий с гитарой, он сразу говорил: «Давай, изобрази Malaguena». Я играл, он хмыкал в ответ: «Смотри-ка, освоил». А потом я начинал импровизировать, потому что Malaguena — гитарное упражнение, и он вскакивал: «Да нет, там все не так!» А я говорил: «Дед, ну да, но и так тоже можно». «Ну, приноровился уже».

На самом деле вначале у меня не было специального желания быть гитаристом. Гитара была просто средством — инструментом, который производит звуки. Но по ходу дела мне становилась все интересней сама игра, извлечение конкретных нот. Я твердо убежден: если хочешь стать гитаристом, нужно начинать с акустики и только потом переходить на электричество. Не думай, что превратишься в Таунсенда или Хендрикса просто потому, что твой инструмент умеет делать «вэу-вэу, вау-вау» и все остальные электронные фокусы. Сперва полюби эту штучку. Ложись с ней в постель. Если ты один, без девушки, прямо с ней и спи. Формы у нее как раз подходящие.

Всему, что я знаю, я выучился с пластинок. Выучился благодаря возможности воспроизвести что-то напрямую, без всей этой кошмарной принудиловки нотной записи, без тюремной решетки тактовых черт и пяти линеек. Возможность слушать записанную музыку дала свободу массе музыкантов которым так или иначе не повезло освоить музыкальную нотацию, таким как я. До 1900 года в твоем распоряжение были Моцарт, Бетховен, Бах, Шопен, канкан. С появлением грамзаписи наступила вольница. Теперь, стоило только тебе или твоему соседу обзавестись аппаратом, ты получал возможность слушать музыку, которую играли люди, а не механические устройства или симфонические оркестры. Ты реально мог слышать слова, которые они говорят, почти как будто они рядом. Что-то из этого могло быть полным хламом, но что-то было по-настоящему хорошо. Произошло освобождение музыки. Если бы не оно, единственной возможностью для людей было бы ходить в концертный зал - а многим ли это по карману? Определенно, никакая не случайность, что джаз и блюз начали завоевывать мир в тот же момент, когда начала развиваться звукозапись — ни с того ни с сего, в пределах нескольких лет. Блюз — универсальная штука, он до сих пор с нами именно поэтому. Так вот, сама его выразительность, его живая эмоция смогли дойти до людей благодаря звукозаписи. Как будто кто-то раздвинул слуховые шторы. Эта вещь была доступна — и слуху, и кошельку. Больше не было такого, что музыка ограничена рамками одной Группы людей здесь и другой группы там, и вместе им не сойтись. И разумеется, такая ситуация выводит другой, совершенно непохожий тип музыкантов — за одно поколение. Мне не нужны эти листки. Я буду играть прямо от ушей, прямо отсюда, прямо от сердца к пальцам. Никто не должен переворачивать страницы.

В Сидкапе на тебя обрушивалось море всякого - как часть этого невообразимого взрыва музыки, музыки как стиля жизни, любви ко всему американскому. Я ходил в публичную библиотеку и выискивал книги об Америке. Народ вокруг слушал фолк-музыку, другие — современный джаз, еще одни — традиционным джаз, были и те, кто тащился от всего блюзоподобного — то есть, считай, протосоул. Все эти влияния присутствовали в Сидкапе. А еще были эпохальные звуки — музыкальные скрижали, тогда услышанные в первый раз. Был Мадди. Была Smokestack Lightnin Хаулин Вулфа, был Лайтнин Хопкинс. И пластинка под названием Rhythm & Blues. Vol. 1. На ней появился Бадди Гай с вещью First Time I Met the Blues, был там и один трек Литтл Уолтера. Что Чак Берри — черный, я узнал года через два после того, как его услышал, и это определенно произошло задолго до того, как я посмотрел фильм, сподвигший многих музыкантов, — «Джаз в летний день [20] Jazz on a Summer Day — документальный фильм (1960) о Ньюпортском джазовом фестивале 1958 г. », — где он играл Super Little Sixteen. И черт знает сколько времени прошло, пока я узнал, что Джерри Ли Льюис — белый. Тогда увидеть чьи-нибудь фотографии можно было, только если их вещи попадали в американскую первую десятку. Единственные, кого я знал в лицо, были Элвис, Бадди Холли и Фэтс Домино. Но разве это имело значение? Что имело значение, так это звук. Ведь, когда я в первый раз услышал Heartbreak Hotel, у меня не засвербило внутри стать новым Элвисом Пресли. Тогда я понятия не имел, кто это такой. Дело было только в звуке, в эффекте совершенно другого типа записи. Которую, как я выяснил, сделал Сэм Филлипс, первопроходец из Sun Records. Эхо-эффект. Никаких внешних добавок. Ты чувствовал, что находишься с ними в одной комнате, что слушаешь ровно то, что происходит в студии, — без наворотов, без лака, без ничего. На меня это повлияло колоссально.