Кит Ричардс - Жизнь

Может, это был эффект слезания — медленный выход на поверхность задавленных импульсов и эмоций. Я не знаю. Но, когда я отправился в Париж заканчивать Emotional Rescue на Pathe Marconi, снова в компании Лил, мой палец держался на очень чувствительном спусковом крючке, образно говоря. Мои реакции определенно стали быстрее, и раздражение тоже. Бывают такие случаи, когда кровь у меня начинает кипеть и я выхожу из себя. Перед глазами опускается красна шторка, и я могу натворить бед. Кошмарная вещь. Я ненавижу человека, который ставит меня в это положение, когда начинают работать силовые рефлексы. Ты практически больше боишься себя самого, чем того, кто напротив. Потому что ты знаешь, что дошел до точки невозврата и способен на все — можешь убить, запросто, а потом придется очнуться и хлопать глазами. «А? Что случилось?» — «Что, что — ты ему глотку порвал». Когда на меня такое накатывает, я пугаюсь сам себя. Может, это как-то связано с привычкой к побоям в школе, с тем, что я был самый мелкий в классе. Но определенно штука во мне очень старая.

Мой охранник и друган Гэри Шульц может рассказать— он как-то раз был со мной в ночном клубе в Париже, и там один французский мудак начал здорово наглеть. Просто ни в какие рамки. А я был вместе с Лил, бедняжкой. Он пробовал к ней подъехать, и я сорвался: «Что ты сказал? Что?» Я держал в руке бокал с длинной ножкой, и я отбил основание, чтобы орудовать черенком. И я его угомонил: заставил встать на колени и приставил черенок к глотке. И только надеялся, что не раздавлю чашу бокала в руке, потому что пока преимущество было на моей стороне. Потому что он там был с кучей дружков, и разбираться пришлось бы не только с ним, но и с его кодлой, так что стратегия была — вовсю бить на эффект. «Заберите его». И они его забрали, слава богу, а то уделали бы нас всех.

Ножом можно играться только до определенного момента, а пушка иногда годится, чтоб довести до другого свои слова. Но ты должен быть убедителен. Например — это я вспоминаю один инцидент из того времени, — когда нужно поймать такси в Париже и ты иностранец. Стоит целая очередь из такси, машин двадцать, и все просто стоят, ничего не делают. И ты подходишь к первому таксисту, а он посылает к тебя к следующему, а тот посылает тебя обратно к первому. И тогда ты понимаешь: ах так, значит, работать мы не хотим мы хотим ебать людям мозги, — и в этот момент ты можешь начать огрызаться, поднимать бучу. Это для них развлекуха — глумиться над иностранцами, причем я видел, что они даже с пожилыми дамами себя так ведут. В общем, меня достало. Я приставил нож к одному и сказал: «Сейчас сяду к тебе, и мы поедем». Я только потом узнал, что еще хуже они ведут себя с французами из провинции.

Как раз в Париже я понял, что наконец распрощался с героином. Где-то через год я пошел на один ужин в Париже с «чудо-женщиной» Линдон Картер, Миком и кое-кем еще. А потом... Не знаю, зачем Мик это сделал. У него бывает. Говорит: «Пойдем со мной в Булонский лес у меня там встреча с одним человеком». Он думал что покупает кокаин. Ну, мы взяли товар в парке, гулянка рассосалась, и мы поехали домой. А в пакетике оказался героин, никакой не кокс. Типичный Мик Джаггер. Он был не в курсе. Мик, это ж не кокс, старик. И я посмотрел на эту штуку — на роскошный увесистый пакет герыча. Мы были у меня на рю Сент-Оноре, а за окнами шел дождь. Посмотрел я на него и, признаюсь, отсыпал граммчик, сделал себе чек про запас, но остальное взял и просто вышвырнул на улицу. И тогда-то я сообразил, что все, я больше не торчок. Хотя я и так практически совсем слез с порошка уже года два или три как, но то, что я на такое способен, означало, что я ему больше не слуга.

В наших отношениях с Анитой была поставлена послед точка, когда её малолетний бойфренд вышиб себе мозги у нас дома на кровати. Я был в трех тысячах миль, записывался в Париже, но Марлон был там, и он слышал Анитины крики, а потом увидел, как она сбегает но лестнице, вся в крови. Пацан выстрелил себе в лицо, когда играл в русскую рулетку, — так гласит история. Я с ним пересекался. Ну, такой дурной малолетка, семнадцать лет, Анитин сожитель. Я сказал ей: послушай, родная, я ухожу, у нас все кончено, финиш, но этот парень не для тебя. И он это доказал. Сошлась она с этим пацаном, который был абсолютным дебилом, думаю, чтобы мне подгадить. Но к тому моменту я с ней уже и не жил, по сути. Так, появлялся иногда, чтобы забрать свое барахло или повидаться с Марлоном. Я видел однажды, когда заезжал, как этот парень играл с Марлоном, и я его предостерег, и ему явно не понравилось. Тогда я сказал Аните: «Бросай этого уёбка», — но я, конечно, не думал, что так случится.