Эрик Каплан - Санта действительно существует?

Демокрита называли «смеющимся философом», а вот у западных рационалистов дела с юмором обстояли туго. Например, Томас Гоббс говорил, что мы смеемся, когда вдруг чувствуем себя выше других. «Внезапная слава есть страсть, производящая гримасы, известные как смех. Она вызывается у людей или каким-нибудь их собственным неожиданным действием, которое им понравилось, или восприятием какого-либо недостатка или уродства у другого, по сравнению с чем они сами неожиданно возвышаются в собственных глазах».

Иными словами, когда мы видим, как мимо проезжает аристократ на лошади, мы чувствуем, что он лучше нас. Но если он внезапно свалится на землю, мы рассмеемся, потому что теперь мы оказались лучше него.

Это довольно несмешная карикатура на юмор, и неудивительно, что ее создателем был Гоббс — мыслитель, одержимый чувством превосходства. Тем не менее ему удалось отметить один ключевой элемент: юмор подходит к противоречиям с позиции времени. Сначала всадник кажется нам лучше нас, а затем — хуже. Наша точка зрения внезапно изменяется. Логика и мистика, каждая по-своему, заставляют нас выйти за пределы времени, а юмор последовательно ведет нас от напряжения к разрядке. Я полагаю, что именно благодаря этому он оказывается в состоянии склеить две половины парадокса и не отказываться ни от одной из них. Юмор — третий возможный подход к противоречиям, наряду с логикой и мистицизмом.

Давайте рассмотрим этот подход на практическом примере. Предположим, что Брендан — доктор психологии, который борется с агрессивным поведением в школах. Он написал огромное количество статей, посвященных причинам детской агрессии. Когда он не занят исследованиями или телевизионными лекциями, он ездит по школам и выступает перед учениками младших классов вместе со своей куклой, которую зовут Задира Джимми. Представим, что мы еще учимся в школе, нас всех согнали в актовый зал, директор представил нам Брендана, и тот вышел на сцену. Брендан говорит, что сейчас познакомит нас со своим другом, и наклоняется к сумке, чтобы достать Джимми. И тут мы слышим звук, который ни с чем невозможно спутать — Брендан испражняется в штаны. Для Брендана этот день, видимо, окажется одним из самых худших в жизни, но большинство десятилетних мальчиков и девочек в зале посчитают происшествие ужасно смешным и даже через много лет будут вспоминать его с улыбкой. Почему?

Мы смеемся над шутками о предметах, которые вызывают у нас сильные и противоречивые чувства. Смех — это снятие напряжения, но он отличается от физиологической разрядки. Дети только недавно научились не ходить под себя. Они знают, что, когда твой кишечник полон, освободить его бывает приятно, но этого делать не следует, особенно в классе. Взрослые (например, учителя и родители) могут все на свете, значит, и свою дефекацию30 они тоже контролируют. Тот факт, что Брендан наложил в штаны, кажется смешным, потому что в нем вступают в конфликт две реальности: та, в которой какать в штаны смешно, и та, где это запрещено.

Думаю, большинству из нас сложно понять подобное противоречие, потому что времена, когда нас приучали к горшку, безвозвратно канули в прошлое. Однако если задуматься, то есть ли у нас стройная философская теория по поводу дефекации? Некоторые люди считают ее сексуальным элементом и прибегают к ней во время любовных утех — потому что им нравится делать что-то запретное, а возможно, и потому, что так они могут представить себя ребенком, которого любят и принимают таким, какой он есть (нельзя исключать и того, что некоторым просто нравится процесс). Когда у нас появляются дети, мы постоянно занимаемся тем, что меняем подгузники. Те из нас, чьи родители дожили до глубокой старости, тоже могут столкнуться с такой проблемой. Фекалии — это что-то постыдное, но почему? Если бы вы были настоящим фанатом Мэрилин Монро, разве вы не захотели бы иметь дома одну из ее какашек, оправленную в золото? Очень интимный сувенир, не правда ли?

Как следует относиться к подобному с точки зрения философии? Некоторым мистикам это бы понравилось. Более того, часть из них была бы готова схватить вилку и нож и съесть сувенир от Монро, чтобы показать, что категории священного и непристойного, мерзкого и вкусного имеют трансцендентную природу. Лично я бы не решился на такое, а еще не согласился бы поцеловать ни одного из этих мистиков после столь яркой демонстрации трансцендентности категорий. Логическое объяснение того, почему даже самые ярые фанаты Мэрилин Монро не должны коллекционировать ее окаменелые фекалии, меня не удовлетворяет, ведь оно не показывает, что эта идея может одновременно и привлекать, и отвращать людей. Я вообще не уверен, что тут помогут логические аргументы. Если мы считаем сексуальными лицо и грудь актрисы, то почему тогда ее экскременты не вызывают у нас влечения? Тому, кто целует любимого человека, нравится вкус его слюны. А что насчет содержимого носа? Или насчет слез? Или грудного молока? Пота? Нагноений в уголках глаз? По сути, все зависит от того, насколько вы любите Мэрилин Монро. Наша сексуальная реакция на человека означает одновременно и принятие всего плотского, что есть в нем, и отстранение от физических проявлений, так что единственный здоровый подход к такому противоречию — это смех. Он сводит воедино привлекательность и отвращение. Иногда запах пота или чего похуже кажется приятным, потому что напоминает вам, что любимый человек находится поблизости, — но, сознавая это, нельзя не смеяться.