чему не обязывающая увлекательная беседа со случайным попутчиком. После знакомства
с графинчиком собеседник сразу становится умнее, тоньше, остроумнее. Да и у тебя
самого в голове откуда-то появляются очень интересные мысли. Впереди, слева через
столик, лицом к тебе заканчивает ужин интересная блондинка. Одна и хорошенькая… Ты
никуда не спешишь, впереди долгий путь. И пусть официант не торопится с заказом, не
важно, что отбивная пересушена, а картофель, наоборот, недожарен, в купе тебя ждёт
опостылевшая верхняя полка, маленькое, грязненькое, где-то внизу, окошко и бабушка, которой ты уступил своё удобное нижнее место. Бабушка большую часть времени спит
(поэтому забираться наверх и спускаться неудобно) или с аппетитом, не торопясь, ест, разложив на столике извлекаемые из безразмерной корзины припасы…
Три места в соседнем купе оккупировали возвращавшиеся из отпуска во Владивосток
рыбаки. У них круглые сутки дым стоял коромыслом. Четвёртый пассажир, субтильного
вида мужчина средних лет, в очках, по виду служащий, в празднике жизни участия не
принимал, всё больше книжку читал. Зато рыбаки гуляли так, словно на днях наступит
конец света. С раннего утра начиналось хождение по вагону в поисках спиртного, к обеду
все были веселыми, а вечером – ресторан до глубокой ночи. Сразу по приезду ребята
уходили в рейс на Большом Морозильном Рыболовном Траулере (БМРТ) в Берингов
пролив, в Бристоль, как они говорили.
Они описывали эти долгие три-четыре месяца без берега, когда из всех развлечений -
лишь нескончаемые вахты и выматывающая душу качка. Под ногами - обледенелая
палуба. В кубрике - неистребимый, пропитавший все запах рыбы. А вокруг, куда ни кинь
взгляд, лишь серое небо и накатывающие на тебя монотонно одна за другой стылые,
ленивые волны.
- Люблю море с берега, а корабль на картинке, - глубокомысленно изрекал пожилой
стармех Алексеич.
Матросик Сеня Куликов, прозванный Альбатросом, возражал:
- А мне море – в кайф! Что - на берегу? Пропьешься и лапу сосешь…
Слегка пошатываясь, выплывал он в тамбур, пьяненький, расхлябанный, с папироской,
прыгающей во рту, и начинал рассказывать, балансируя привычными к качке ногами:
- То ли дело на "Рыбке?", - его подвижное лицо жило своей жизнью: гримаса боли
сменялась удивлением, радостью, восторгом. Ноги сами по себе приплясывали от
переполняющих рыбака эмоций.
- На "Рыбке" ведь как, - дыша перегаром, частил скороговоркой Сеня.
Руки рисовали в воздухе мерную емкость.
- Бадья на шестьсот кэгэ рыбы. На стреле. А под ногами палуба. Вверх – вниз… Сечешь?
- Полная, - он смахивал ладонью с верхушки воображаемой тары лишнюю кильку, -
значит, шестьсот…
- Стрела пошла… бадья - на меня, я - нырк… срубит башку! – Он присев, испуганно
смотрел вверх. - Прикинь, шестьсот кило рыбы! И сама бандула из чугуния - с тонну …
Палуба пьяная. Бадья над бункером. Я внизу, маленький. За хвост ее, подлюку!
Двумя руками Сеня ловил воображаемый шкертик.
- Висну…
Альбатрос ловил воздух, жилы на руках надувались, ряшка краснела еще больше.
- Стоять!.. За рычаг дерг - килька водопадом. Живая, блин! Бьется, серебрится. Я - в
болотниках, - рубил он рукой по ляжке, показывая длину сапог.
- Скольжу… - чуть не падал от усердия рассказчик.
Глаза его сияли, глядели вдаль, на лице - блаженная улыбка...
Он сейчас был не в темном заплеванном тамбуре, а в море, на палубе сейнера. Соленый
воздух приятно обдувал разгоряченное работой лицо. Пахло рыбой, гниющими
водорослями и немного машинным маслом. Вокруг от края и до края - море.
Гудела лебедка, кричали чайки.
Впереди целая жизнь.
Когда я познакомился с этими просоленными мужиками, время побежало быстрее. За
окном замелькали Свердловск, Тюмень, Омск, Новосибирск, Томск… В Тюмени стояли
сорок две минуты, и я, пока бегал в вокзальный буфет за пивом, отморозил правое ухо. На
градуснике было всего минус двадцать два. Но ветер сдувал с платформы. Сразу
обморожение я не почувствовал. Однако спать пришлось на левом боку, а к утру ухо
вздулось, как флаг, и потом болело несколько недель.
- Михайло, переселяйся к нам, меняйся с бухгалтером, - звали моряки.
Но я, глядя на их опухшие по утрам лица и мелко дрожащие руки, с отвращением чувствуя
в их купе ни выветрившийся запах перегара и застоявшегося табачного дыма, отказывался.
В тылу у меня оставалась надёжная верхняя полка и бабушка, которая держала оборону
Читать дальше