Александр Баунов - Миф тесен

Опять же пройдемся по заповедям. По «не убий» мы — на девятом месте в мире с конца, то есть в первой десятке по «убий», — это если брать общее число. А если на душу населения, то, конечно, получше, но все равно — позади любой страны Европы, которая погрязла в разврате. Это, не считая абортов и самоубийств, по которым мы первые и десятые в мире соответственно, опять же впереди погрязшей Европы. Про «не укради» — это мы сами всё знаем, хотя индекс восприятия коррупции и субъективен, но и без индекса берем всё, что плохо лежит. Про «не пожелай осла и вола ближнего своего» — это мы на третьем в мире месте по угону, если грузовые засчитывать за вола, а легковые за осла. По разводам мы тоже первые, но тут даже статистику приводить не нужно, всех затмил президент. Попробовал бы Обама или Клинтон на служебном посту развестись. Насчет «помни день субботний» — по нами же признанной статистике у нас более-менее регулярно помнят 5% населения, а в бездуховной Европе 15. Тут визуально ведь трудно сравнить: у нас в храме одна литургия в день, ну в приделе еще одна, а там — конвейер. С «возлюби ближнего как самого себя», или хотя бы не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе, — с этим мы и так знаем, как у нас обстоит: как любим друг друга на дороге, например.

Если же святость святой Руси заключается в том, что светские власти гомосексуалистов в ЗАГСах не регистрируют, то на такую святость ведь много кроме нас претендентов: святая Уганда, святая Гана, святой Камерун, святой преподобный Египет. Стран и народов, отстаивающих указанным способом подлинно христианские ценности, тьма: такая толкотня может начаться.

Откуда же взялась эта самозваная претензия? Во-пер­вых — XV век, когда мы вдруг остались единственной православной страной, не занятой магометанами.

То есть до этого мы были ими заняты, но к моменту, когда заняли других, частично уже освободились. Они рухнули, а мы стоим, их бог наказывает, а нас нет, — значит, святые. Католики не считаются, этих бог так давно наказал, что вообще непонятно, зачем живут, крестятся, венчаются: все равно ведь не спастись. Так вам и сейчас в любом приходе на святой Руси объяснят, а в XV ве­ке — и подавно.

Второе, на чем держится эта претензия, — это на страданиях, на крови новомучеников. На русской, так сказать, Голгофе, несомненно имевшей место. Только раз есть русская Голгофа, есть ведь и русский Иуда, и русский Пилат, и русские воины-бичеватели, и русские первосвященники, и отечественный суд синедриона, и отечественная толпа, кричавшая: «Распни!» Насчет толпы — даже фотографий множество сохранилось. Понятно, что тут и Троцкий с латышскими стрелками, но для наших масштабов, если и всю Латвию поголовно под ружье поставить — не хватит.

В общем, святая Русь — это такая Афродита Милосская, которая сама себя высекла из куска мрамора, а потом себе же руки и отрубила.

Мы святые потому, что хорошо помучили сами себя. До 1917 года всем торжественно сообщали, что мы живем в святой Руси с божьим народом, равномерно распределенным по всей территории. А потом вдруг немалая часть этого божьего народа порушила храмы и постреляла священников. Конечно, божественный замысел на нашу святость может проявиться в чем угодно, в том числе и в страданиях. Но тогда он и в гей-браках может проявиться. Сказано же Исайе Богом: «Мои мысли — не ваши мысли». А мы так думаем: наши, чьи же еще. Какие у нас, такие и у Бога должны быть, а иначе, зачем нам такой Бог?

Если посмотреть, какие страны высказывают претензию на особую духовность, то это обычно те, которые подотстали от своего окружения экономически и вообще — по части, допустим, достоинства гражданина, всяких его прав и свобод. Сейчас это, например, кроме нас, Иран, ну и в целом исламский мир. А лет 100—150 назад в Европе Германия отстала от конкурентов Англии и Франции, и пошли разговоры: у этих — холодный галльский ум, английский меркантилизм, служба золотому тельцу на фабриках, а у нас — чистый германский дух, здоровый крестьянин, «Волшебный рог мальчика» и философия. Философия с музыкой действительно удались, но в остальном долго пришлось помучиться.

А теперь у нас говорят: вся их Европа — выродившаяся и бездуховная, потому что у нас храмы полны, не протолкнуться, к Андреевскому кресту народ от Крымского моста стоит, а там в храмах пустота. И у нас службы длинные, а там короткие, у нас стоять надо, а там не аскетически сидят. В общем, чистенько, но бездуховненько.