Александр Баунов - Миф тесен

Судя по не слишком конкретному ответу на вопль депутата, мало кто видел шекспировско-бриттеновский «Сон» в театре на Большой Дмитровке. Не то что Бриттен, а и какие-нибудь Прокофьев со Стравинским у нас все еще проходят по разряду современных композиторов, на которых надо напрягаться, а не расслабляться, поэтому не всякий на них пойдет. Я-то отношусь к тем, кто ходил, постановку смотрел, музыку слушал, пьесу читал. И тем, кто думает, что нет дыма без огня, что-то там есть, где-то англичанин своему же Шекспиру нагадил, скажу, что там нет ничего: педофилии — как в «Электронике», насилия меньше, чем в «Респуб­лике ШКИД», алкоголизма — чем в «Москва слезам не верит». И никакого совращения детей, никаких сомнительных сцен, ничего похабного не поет детский хор. Он там текст Шекспира поет. К тому же — на английском. Так что если в этом тексте и есть какая двусмысленность, то ее еще поди пойми — когда хором, в опере, на чужом языке. Вы в опере вообще хорошо текст разбираете?

То, что депутат принимает за разврат — это сложность. Довольно типичная ошибка для депутата и людей его круга. Это что ж такое, непонятно ничего! Что курил автор-то? Композитор-то что курил? Режиссер сколько выпил? Такое только больной может придумать, сочинить, написать, обкурившийся, извращенец. Вот и произнесено ключевое слово.

Депутат думает, что он открывает глаза, срывает золотые маски. Но это по недостатку информации. Не только режиссер спектакля Кристофер Олден не скрывает своей нетрадиционной сексуальной ориентации (он просто был не в курсе, что надо), но и автор оперы, великий английский композитор, классик европейской музыки ХХ века Бенджамин Бриттен ее не скрывал, значительную часть жизни прожил с великим оперным тенором Питером Пирсом, для которого и писал многие партии в своих вещах, обожал русскую классику, восхищался Прокофьевым, дружил с Шостаковичем, Ростроповичем и Рихтером, для двух последних писал музыку, много раз бывал в СССР (с Пирсом) и вообще считался западным деятелем культуры — другом Советского Союза. Возможно, таких друзей нам по нынешним временам не надо. Но как-то удивительно, что мы ставим железный занавес даже там, где и СССР умудрился этого не делать.

И Бриттен, и Олден совсем не так провокационны, как хотят представить дело обиженные за классику. А Шекспир совсем не так прост и светел, как хочется депутату.

Шекспир, говорят, добрый и светлый, это режиссер напустил эротических двусмысленностей.

Один из трех пересекающихся сюжетов комедии начинается так (читаем краткое изложение): «Оберон и Титания поссорились из-за мальчика-пажа, которого Титания отказывается уступить своему мужу».

Вторая сюжетная линия той же комедии, та, где простые ремесленники сначала репетируют, а потом разыгрывают перед герцогом печальнейшую повесть на свете про Пирама и Фисбу. Как бы сейчас сказали — текст в тексте, театр в театре, пародия на трагедию внутри комедии, где уже и самому целомудренному режиссеру приходится одевать юной влюб­ленной Фисбой мужчину — ремесленника Дудку, которому ремесленник-ткач должен признаваться в любви. У этого ткача, брутального пацана, прозвище Bottom, что в английском на портняжном языке значит «основа для ткани», а на эротическом — гомосексуал-пассив. Как если бы у нас водопроводчика-любовника, который по роли признается в любви переодетому девицей слесарю, звали, ну допустим, Прокладка. Светлая сказка, свинарка и пастух.

Да и вообще в шекспировском театре, где мужские и женские роли играли актеры-мужчины, в любой постановке было что-то от атмосферы фильмов Альмодовара. Мужчиной была Офелия, мужчиной была Дездемона, миловидным юношей была Джульетта. Но если бы кто поставил шекспировский спектакль так, как это делал сам Шекспир, депутаты завопили бы про разврат.

Зритель не обязательно ежеминутно переживал легкую двусмысленность шекспировского театра (хотя, судя по мемуарам тех времен, никогда и не забывал о ней полностью), но сам Шекспир периодически напоминал о ней, как в «Двенадцатой ночи», где в монологе Виолы не двойная, а даже тройная игра: актер-мужчина играет роль женщины, выдающей себя за мужчину. Путается не только зритель, но и сам герой — Виола:

Что делать мне? Ведь если я мужчина,

Не может герцог полюбить меня;

А если женщина, то как бесплодны

Обманутой Оливии надежды!..

Шекспир не Андерсен, не бабушка в очках — Сельма Лагерлёф, пишущая про старых мудрых гусей, не «Витя Малеев в школе и дома». Шекспир не писал сказку, он писал комедию. Он не воспитывал детей, он развлекал взрослых. Половозрелых дам в пышных воротниках, мужчин в камзолах. В рядах повыше — ремесленников, торговцев, писцов. Им должно было быть остро, солоно, весело, пряно. И им было.