Александр Баунов - Миф тесен

Допустим, мы даже знаем, что в нашем мире на всех поровну не хватит. Но это зло, а не добро, искажение, а не норма. Мы в душе восстаем против того, что это норма. Как хорошему человеку неприятен священник, говорящий, что вот эти и эти идут в ад, потому что заслужили, так же ему неприятен и политик, который говорит, что такие-то и такие-то будут прозябать на социальном дне и так им и надо. Современная, послевоенная, объединяющаяся Европа добра, она — gentle, а Тэтчер — нет.

Тэтчер не любят в Англии, в Европе, в Латинской Америке, в Африке и Азии. Парадоксальным образом ее больше всего любят в России — стране, которую она сама жаловала меньше всего. От тоски по экономической эффективности, которая у нас в дефиците. Любят за те свойства Тэтчер, которые в Европе многим казались шокирующими: открытое высокомерие по отношению к малым и бедным странам, умение стукнуть кулаком по столу и послать эсминцы за родину в другое полушарие. Любят потому, что мы сами не слишком сострадательны, потому, что, в сущности, мы не очень добрый и в политэкономическом смысле очень правый народ: жалуемся, что нам не додают, а сами не желаем кормить бедных и жалеть убогих, с советских еще времен знаем, что всем не хватит, — неправильно только, что не хватает именно мне. И потом, мы любим железную руку. Нам вечно не хватает крепкой железной руки.

Даже термин «железная леди», который придумал ей — враждебному политику — советский газетный журналист, отдает уважением. Железных у нас тогда уважали и уважают до сих пор. Гвозди бы делать… крепче бы не было...

Но железных в истории было много. Претендентов на железность — еще больше. А эффективных из них — как Тэтчер — почти никого. Нам так и хочется вывести эффективность Тэтчер из ее железности, но она не выводится. Нами сейчас правит намного более железный политик. А бывают еще тверже и решительнее: железные Хонеккер и Ярузельский, железные Самоса и Мубарак, железный Бен Али, железные Каддафи, Кастро, Хуа Гофэн, железный шах Ирана Пехлеви, сменившийся в год начала правления Тэтчер еще более железным Хомейни. Все они были гораздо тверже, решительнее, безжалостнее к людям, неуступчивее и последовательнее в своих начинаниях. Но ни один из них не был даже близко так эффективен, как Тэтчер. Либо начинания их были бредовыми, либо вся их железность уходила на то, чтобы мучить людей и потом, оглядываясь, видеть лишь руины.

Тэтчер не была доброй, но ее металл, по мировым меркам, был мягок и гибок, ее железность была связана тысячей правил и условностей. Она не давила политических оппонентов, выслушивала и прочитывала тысячи слов критики в парламенте и прессе. Она уступила коллегам по партии, когда они убедили ее, что лучше уйти. Настоящие-то железные — мы знаем — не уступают и не уходят.

Для любителей железных рук, ног и голов у меня, как нынче говорится, плохое известие. Эффективность и железность не одно и то же. Если они думают, что они круты, как Тэтчер, потому что железны и никого не жалеют, и поэтому у них все получится, они обманывают себя и других.

Когда к нам в советскую французскую школу приезжали настоящие парижские школьники, они дарили французские открытки с вполне советским лозунгом «Свободу Нельсону Манделе». Наверное, их учителя считали, что так они быстрее найдут общий язык с маленькими коммунистами. Общий язык с маленькими коммунистами гораздо легче находился по другим поводам, но, и в самом деле, Мандела и тяжелая доля чернокожего большинства в Южной Африке были тем сюжетом, где СССР и Запад к восьмидесятым годам были согласны друг с другом и действовали не то чтобы сообща, но подрывали режим апартеида каждый со своей стороны. И подорвали.

ЮАР времен апартеида была враждебной Советскому Союзу страной. Но удивительным образом русский человек не рад падению своего врага. Кризису в ЕС или трудностям в Восточной Европе — скорее рад, а тут недоволен: какую страну испортили. По какому-то странному повороту сознания, возможно связанному с собственным опытом бремени белых, мы, будучи представителями большинства в собственной стране, глядя на ЮАР, ставим себя на место правящего белого меньшинства. Точно так же, как, глядя на XIX век, воображаем себя поручиком на балу и барыней на крыльце усадьбы, а дворовая девка несет нам самовар. А самой этой дворовой девкой, спящей на сундуке в прихожей, себя не представляем. Хотя чисто статистически вероятность оказаться девкой гораздо выше.