Александр Баунов - Миф тесен

Французы же держали ручку самыми немыслимыми способами, каждый по-своему, кто как первый раз схватил во младенчестве, упирая ее в ладонь, и писали кто как выучился, и над i вместо точек рисовали кружки и стрелы. Половина французских лицеистов вообще не писали связно, то есть одно слово без перерывов, как учили нас, — а быстро-быстро выводили смесь из своих вариантов строчных и прописных букв, по отдельности ставя их рядом. У каждого получались свои собственные курсивы.

Отказ от курсива — это одновременно и торжество личной свободы, и торжество унификации: буквы на клавиатуре и на экране — одинаковые. Разве что ученикам позволят выбирать шрифты по собственному вкусу. А есть весьма затейливые.

Буквы придуманы головой для руки. Точнее, для выведения линейных двухмерных знаков по плоскому фону. Поэтому наше письмо — двухмерное и черно-белое. Но если мы пишем не рукой, а опосредованно, при помощи клавиатуры, буквам необязательно быть такими, какие они есть — простыми и однотонными. Нажатие на клавишу одинаково просто — даже если в ответ на него компьютер выдает на экране трехмерную желтую хризантему о ста лепестках.

Если бы человечество придумывало письмо не для руки, а сразу для компьютера, знаки гораздо больше могли бы отличаться друг от друга по форме и тем более по цвету. Например «А» могла бы соответствовать белая роза, эмблема печали, а «Я» — красная роза, эмблема любви. А «М» могло бы изображаться цветным полосатым мячиком, а «Б» набоковской бабочкой вырви глаз — махаон Nabocovi oculus erruptus.

Ну пропадет это самое искусство письма и пропадет. Мало ли что было и сплыло. На наших глазах исчезла целая культура, связанная со звонком из автомата, с междугородним разговором по заказу, с переговорным пунктом — сцены из романов, стихи, песни и пляски народов мира: «Вызываю. Отвечайте. — Здравствуй, это я!»

Или вот, что такое недоуздок и оголовье? Кто помнит, что такое супонь? А это такой ремешок, которым хомут стягивают под шеей лошади. А мы только знаем, что рассупонилось солнышко. А лошадь, оказывается, тоже может. Гражданин Бендер, попавший под лошадь, знал, но не сказал. Имена и фамилии лошадиных аксессуаров забыты меньше чем за сто лет. Раньше считалось невозможным порядочному человеку не уметь ездить на лошади, а теперь все не умеем и здороваемся друг с другом.

Беспокоят две вещи. Компьютеры развиваются в сторо­ну исполнения команд и записи текста с голоса. В конце концов, главное ведь — выражать мысли. Тогда и клавиатура начнет исчезать. А текст, написанный на бумаге, и текст, наговоренный вслух, — две совершенно разные вещи. Это подтвердит каждый, кто пишет и одновременно бывает в эфире.

Было «говорит, как пишет», станет — наоборот. Тут есть даже какое-то возвращение к истокам. Акын Гомер сочинял устно, когда Аристофан высмеивает умников, оторвавшихся от народа и засевших в «мыслильне» среди их аксессуаров, он не упоминает книг: премудрость была устной, чтение только глазами, про себя, было ощутимым новшеством еще во времена Аристотеля — до этого читали, вслух повторяя написанное. И вообще, культ письма, книги и писца развился в восточных деспотиях, а в демократической Греции и даже Риме выше ценилась устная речь: античный грек и римлянин — прежде всего оратор и собеседник, а не писатель и читатель. Как правильно устроилось, что именно американская республика перестает учить своих свободных граждан рабскому ремеслу писца.

И второе опасение. Я сам давно не пишу ручкой по бумаге, только ставлю подписи и делаю заметки на полях книг (карандашом). Но, если что, я могу. А люди, в нежном возрасте избежавшие чернил, промокашки, пера, бумаги, где-то как-то когда-то в какой-то немыслимой ситуации окажутся без своего (или чужого) лэптопа, айпэда, айфона или просто клавиатуры — справятся ли? Смогут ли выразить в письменном слове всю свою грусть и печаль? Или только в звуке? Пришли в голову гениальные строчки, или что-то надо запомнить — батарейка села и пробки вылетели. В общем, меня беспокоит будущее словесности и информационная безопасность человечества. Возможно, напрасно.

Второй сборник своих эпиграмм уже добившийся известности поэт Марциал начал со стихотворения, в котором сообщает читателю, что переходит на новый, современный носитель, и рассказывает о его преимуществах. Дело происходит примерно в 85 году н. э., не бог весть какая древность, уже императорский Рим, вся греческая и лучшая часть латинской классики давно написаны и прочтены. Марциал описывает, как выглядит этот носитель, объясняет его преимущества и ободряет читателя: