Кевин Фонг - Extremes. На пределе

К тому времени меня стало напрягать и еще одно обстоятельство. Получалось, что в Галактике с ее сотнями миллиардов звезд, во Вселенной, существующей уже больше десяти миллиардов лет, жизнь — разумная и не очень — смогла реализоваться только на Земле . Начиная от соседних планет нашей Солнечной системы и далее сквозь мучительную бесконечность космических пространств, вплоть до следующей звезды, похожей на наше Солнце, ничего не увидишь, кроме бесплодной пустыни, ничего не услышишь, кроме безмолвия.

Помимо всех прочих удивительных, потрясающих вещей — звезд с их кипящим нейтронным котлом, причудливых искривлений пространства и времени, катастрофических взрывов, видимых невооруженным глазом с другого конца космоса, — оставался главный вопрос: что такое жизнь. Среди объектов, столь же древних, как сама вселенная, демонстрирующих все мыслимые предельные показатели, от холода абсолютного нуля до жара Большого взрыва, существуем мы: слабые, хрупкие, уязвимые.

***

В свободное от занятий время я работал в университетской студенческой газете. Поначалу как фотограф, но однажды редактор предложил мне написать статью. Я разыскал Мориса Уилкинса — почетного профессора Лондонского королевского колледжа, он тогда дорабатывал свои последние годы в крохотном кабинете с окном, выходившим на кирпичную стену. О третьем лауреате Нобелевской премии за открытие структуры молекулы ДНК (помимо Фрэнсиса Крика и Джеймса Уотсона) нередко забывают. Мне хотелось расспросить профессора об открытии и о том, что определило его становление как ученого.

Уилкинс был застенчив, не столь ярок, как его соавторы, а трения и конфликты с Розалинд Франклин1, по некоторым свидетельствам, доставляли ему удовольствие. К тому же он придерживался социалистических взглядов, чего во времена холодной войны было, в общем, вполне достаточно, чтобы привлечь внимание британских спецслужб. Но в тот момент я ничего этого не знал. Зато как-то незаметно для себя отвлекся от заранее составленного убогого вопросника, и мы разговорились о том, как и почему Уилкинс ушел из физики в биологию.

Уилкинс был учеником Лоуренса Брэгга, также нобелевского лауреата, к тому же самого молодого — премию за рентгеноструктурный анализ кристаллов Брэгг получил в возрасте двадцати пяти лет. Во время Второй мировой войны Уилкинса направили в США для участия в Манхэттенском проекте, где он занимался разделением изотопов урана при Калифорнийском университете Беркли. Доля личного вклада Уилкинса в разработку первого ядерного оружия и его применение в Японии была ничтожна, но и этого он не мог простить себе до конца жизни.

Вот почему, признался профессор, он оставил физику и обратился к биологии. Усовершенствованные им методы рентгеноструктурного анализа кристаллов и фантастическую разрешающую способность высокоэнергетических рентгеновских волновых пучков Уилкинс применил в области биофизики, для анализа органических молекул. Сам он назвал этот шаг «переходом от науки смерти к науке жизни».

Я закончил интервью и уже упаковывал магнитофон, когда профессор поинтересовался, что я изучаю. Услышав, что я на последнем курсе по специальности «астрофизика», он с улыбкой заметил: «А, да, я в свое время тоже этим интересовался. Ну а потом спустился на землю».

Видимо, его слова затронули во мне какую-то струнку, потому что, получив диплом астрофизика, я отправился учиться на медицинский факультет, также решив перейти от изучения мертвой материи к искусству того, как остаться живым.

***

На землю я, может, и спустился, но восхищаться космосом не перестал. Чем больше я узнавал о строении и свойствах человеческого организма, о том, сколь он хрупок и с какой легкостью выходит из строя, тем удивительнее мне казалось, что курилка жив до сих пор; что вид, область выживания которого ограничена очень узкими пределами, все еще существует, отчаянно надеясь, что эти пределы не схлопнутся. Тем более маловероятным представлялось, что человеческое существо удастся соединить с двигателем мощностью с небольшую атомную бомбу и забросить за пределы атмосферы на околоземную орбиту или даже на Луну.

Штудируя теперь уже медицину, я слал письмо за письмом в НАСА в надежде на последнем курсе попасть к ним на стажировку. Я отправлял факсы из редакции студенческой газеты, потом купил телефонный модем и принялся бомбардировать их сообщениями по электронной почте. Один из этих снарядов угодил-таки на чей-то стол, и мне прислали анкету-заявку на участие в тренировочных курсах при Центре космических исследований имени Джонсона в Хьюстоне, штат Техас. Я заполнил и отправил анкету — и забыл о ней. В конце концов, у них было всего четыре места, к тому же студентов из-за рубежа туда, как правило, не брали.