Слава Бродский - Бредовый суп

– …да, и другим не позволю, – продолжила Маринка.

– Ты серьезно? – спросил меня Сережа.

– Серьезно, серьезно, – сказал я.

– А можно подробности?

– Можно.

– Ты заканчивал десятый класс, да?

– Да, – сказал я. – Это была самая первая международная олимпиада. Команду туда стали набирать по результатам московской олимпиады, которая считалась главной в стране. Московские математики искали талантливых ребят по всем школам страны и приглашали их в Москву. А там уже все решалось в два тура.

– Значит, ты хорошо выступил во втором туре в Москве? – спросил Сережа.

– Да.

– Что же было дальше? ­

– Мы узнали о международной только за два месяца до ее начала и все гадали, будет ли вообще страна участвовать в ней. И вот как-то, в самом начале мая, мне позвонил мой товарищ. И он сказал мне, что он только что узнал, что составлен список сборной страны и что мы с ним – в списке и, значит, едем в Румынию. Пока я переваривал это сообщение, он успел сказать мне, что задачи на международной ожидаются попроще наших, а премий будет больше, и, вообще, общее мнение было таково, что средний уровень там будет ниже нашего. “Ты понимаешь, что это значит? – спросил меня мой товарищ. – Если у тебя не расплавятся неожиданно мозги или не заболит живот…”

Я повесил трубку и пошел сообщать эту новость своим родителям. И когда я сказал об этом моему отцу, я думал, что он очень обрадуется. Но он слушал меня как-то рассеянно. “Да, это хорошо”, – сказал он. – “Что значит “хорошо”, папа? – сказал я. – Ты понимаешь, что происходит? Меня включили в сборную страны! Нас посылают на международную олимпиаду”. – “А кто еще включен, кроме тебя?” – спросил мой отец. И когда я стал называть всех наших, он мрачнел просто на глазах.

– Почему? – спросил Сережа.

– Потому что команда более чем наполовину была укомплектована ребятами с еврейскими фамилиями. Отец не сказал мне этого тогда, но он допускал все что угодно. Он боялся, что нас всех отвезут куда-нибудь и убьют.

– Да, я, помнится, слышал о кровавых историях такого типа. Но, поскольку я разговариваю с тобой сейчас, я могу предположить, что вас не убили.

– Все закончилось вполне благополучно. Отец был сам не свой весь день. Он разговаривал с кем-то из своих старых друзей. И вечером он сказал мне: ”Ты знаешь, все сошлись на том, что теперь это, наверное, не опасно для жизни. Конечно, они не выпустят тебя в Румынию, и я надеюсь, Илюша, что у тебя нет никаких иллюзий на этот счет. Но отказаться самому – я бы считал это неправильным”.

Я стал собирать документы и бегать по всяким комиссиям. Я помню, как они вальяжно развалились в своих креслах на какой-то своей сходке, где они рассматривали мою характеристику и задавали мне какие-то глупые вопросы.

– По математике? – спросил Сережа.

– По высшей математике, – сказал я. – Один из них показал мне на висевшую на стене громадную картину и спросил меня, знаю ли я, что на ней изображено. И я сказал, что это вождь, и что он наставляет матросов, как брать Зимний дворец. И тут они все загоготали. И началось всеобщее веселье. Они долго не могли остановиться, и в какой-то момент их главный сказал, что это совсем не смешно. И веселье все это вдруг оборвалось. И тут выяснилось, что, хотя это действительно и был вождь, но выступал он совсем по другому поводу. И главный мрачно мне заметил, что, как же это я вот собираюсь ехать в Румынию, а таких основополагающих вещей не знаю. “А вот если тебя в Румынии кто-то спросит что-то, а ты, оказывается, ничего и не знаешь. А к нашей стране сейчас такой большой интерес пробуждается у всех. Тебя обязательно будут там расспрашивать”, – сказал он.

И тут какая-то девушка сказала, что, хотя моя ошибка, конечно, ужасно позорная и непростительная, но все-таки, в каком-то смысле какое-то оправдание мне есть, потому что многие из присутствующих на этой картине были в матросской форме. И их главный довольно неожиданно согласился с этой девушкой и даже сказал, что в этом он усматривает некоторую очень важную символику. И, пока я пытался понять, о какой такой важной символике идет речь, они быстро и неожиданно для меня решили дать мне положительную характеристику.

– Ага, – сказал Сережа, – значит, твой отец ошибся?

– Мой отец ошибся только один раз. Когда он сказал мне как-то: “Даже и не надейся. Это навсегда. Они никогда и ничего не отдают обратно”.

– Что же было дальше?

– А ничего особенного дальше не было. Я повез эту рекомендацию в министерство, и когда я вручил ее какому-то чиновнику, то увидел у него на столе наш список. И напротив тех фамилий, которыми так заинтересовался мой отец, карандашом была проставлена довольно-таки большая и потому заметная буква “е”.