Неизв. - Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы

– Ладно…

– Обнимитесь и поцелуйтесь в знак мира, – подсказала Лесияра.

Радятко, ещё ни разу в жизни не целовавший девочек, засопел и маково зарделся, став сам как красна девица. Губы Жданы подрагивали от еле сдерживаемой улыбки, Лесияре тоже стало весело от этого зрелища. Сопя и пыхтя, Радятко быстро чмокнул княжну и отвернулся, смутившись почти до слёз. Румянец выступал на его щеках яркими лихорадочными плитами.

– Ну, вот и славно, – молвила Лесияра, кивнув Ждане, чтобы та проводила сына в его комнату.

От вопрошающего взгляда Любимы сердце Лесияры болело, будто пронзённое сотней шипов. Девочка замерла, не зная, то ли броситься к родительнице с объятиями, то ли оставаться на месте, но её глаза так и кричали: «Ты прощаешь меня? Ты больше не уйдёшь?» Наверно, вот такой же светлой и открытой была Златоцвета в детстве…

– Я прощаю тебя, доченька, – сказала Лесияра. – Но чтобы такое было в первый и последний раз. Прошу тебя впредь не забываться, потому что ежели ты не уважаешь и не чтишь меня, твою родительницу, ты ведёшь себя недостойно, бесчестя и себя, и меня. Не думай, что всё и всегда тебе будет прощаться. Люди не глупы и не слепы, они всё видят – вздорных, буйных и невоспитанных никто не любит, их сторонятся. Коли ты не научишься обуздывать свой нрав, терпения не хватит даже у самых близких, и ты растеряешь их дружбу, оставшись одна на целом свете. Ну всё, дитя моё… Время ложиться спать. Добрых тебе снов, Любима.

Поцеловав дочь, Лесияра ограничилась этим серьёзным и сдержанным разговором, оставив нежности и сказки на потом. Любима была разочарована до слёз, когда княгиня уходила, но… Урок должен был закрепиться.

*

Княжна Добронега извивалась и царапалась бешеной кошкой, не давая Вуку себя поцеловать. Блестящая чёрная коса в руку толщиной, перевитая бисерными нитями, гордые чёрные брови вразлёт, большие карие глаза, точёный носик – дочь Вранокрыла была весьма недурна собою, и это привлекло Вука с первого взгляда, ещё когда он мельком увидел княжну в своё первое посещение дворца. Сопроводив князя до входа в Навь, он вернулся в Зимград, чтобы стать его наместником в Воронецких землях. Свою новую семью он собирался переправить из Нави чуть позднее.

– Ну, ну, голубка, не бей крылышками, – рычаще посмеивался Вук, заламывая девушке руки. – Всё равно ведь доберусь до твоих сладких уст!..

Добронега жила затворницей и была весьма скромной девицей, и он ожидал от неё испуга и покорности, но не тут то было. В тихом омуте водились такие бесенята, что оставалось лишь диву даваться. Вук зашипел: на его щеке взбухли красные полоски от ногтей.

– М-м, кошечка умеет выпускать коготки, – хмыкнул он.

Хоть и велик был соблазн потешиться с неиспорченной красоткой, но Вук понимал и риск. Вранокрыл, узнав, что сотворили с его дочкой, мог бы и выйти из повиновения. Конечно, его снова быстро приструнили бы, но это стоило бы лишних хлопот.

Старая нянька княжны, мамка Любава, набросилась на него и заколотила кулаками по спине:

– Ах ты, супостат проклятый, вражина бритомордый! А ну, убери от неё свои поганые руки!

Удары сухих старческих кулачков были Вуку не чувствительней стрельбы вишнёвыми зёрнышками. Он отпихнул няньку, и та упала с тяжким оханьем, а княжна, колюче сверкая глазами, бросилась ей на помощь. Ах, что за очи! Тёмные омуты с отражением ночных звёзд… Однако Вук обуздал свои желания и покинул светлицу.

Его шаги гулко отдавались в пустоте и неуютной тишине княжеского дворца. Свой чёрный плащ он не снимал даже в помещении: так он казался себе более внушительным и властным. Пышная русая грива волос падала ему на плечи, пряди на висках были заплетены в две тонкие косички, в правом ухе покачивалась и холодно блестела серёжка из чёрного, как слёзы непроглядной ночи, смоляного камня [33] в виде капли.

Устроившись на Вранокрыловом троне, он самодовольно усмехнулся. Ударил в ладоши, и едва стихло хлёсткое эхо хлопка, как к нему подбежал тощий ключник Кощей, начальник над дворцовой челядью – сам, на полусогнутых от раболепия и страха ногах, как последний холоп.

– Чего изволишь, господин?

Вук сам пока не знал, чего он изволит. Подумав, он велел:

– А пусть-ка мне принесут из княжеских погребов самого что ни на есть выдержанного мёда, самого лучшего и хмельного, какой только сыщется.

Кощей низко поклонился:

– Будет сделано, господин!

Кубок ему подали на золотом, украшенном драгоценными камнями подносе. Отпив глоток, Вук признал: мёд хорош, а вот кубок подкачал – могли бы и более достойную посуду выбрать. Кощей повалился на пол, держась за голову, по которой Вук съездил пришедшимся ему не по нраву сосудом.