Евгений Бузни - Жизнь и любовь. Сборник рассказов

Мне сразу вспомнились глаза Ахмедовича, ускользавшие от моего взгляда после операции. Стало понятно, что не остаточные явления наркоза беспокоили Юлю два года, а то, что по левой сонной артерии, снабжающей мозг, не поступала кровь вообще, а по правой поступала частично.

Чудесная во всех отношениях женщина, раскрывшая нам правду о состоянии Юли, узнав о её дополнительной проблеме с глазами, сказала, что глаза могут подождать, а с сосудами надо решать как можно скорее.

Выписали Юле направление в ту же самую больницу имени Бакулева, чтобы они сами исправили свою же оплошность. Правда, в поликлинике этой больницы сразу раскритиковали заключение по дуплексному сканированию, провели своё сканирование, которое подтвердило предыдущее. Я позвонил Ахмедовичу по мобильному телефону. Он находился тогда в отпуске. Я напомнил о себе и сказал, что мы снова попадаем к нему, и я буду рад встрече с ним. Он в разговоре особой радости не проявил, спросил, откуда у меня его телефон, и пояснил, что к поликлинике больницы он не имеет отношения, а всё надо решать через поликлинику.

Короче, после всех мытарств с новыми анализами – любой собьётся со счёта, сколько раз Юля их сдавала – положили её опять в кардиологическое отделение. Хорошо, что дочка могла помочь мне ухаживать за мамой. Это было в конце лета. Я ещё находился в летнем отпуске и потому опять проводил все дни в больнице возле Юли. Тут меня все медсёстры и врачи узнавали, весело здоровались: они помнили, что я дарил им книги. А Юля продолжала бороться со всеми неприятностями, с оптимизмом посещая разные кабинеты и стойко перенеся коронаграфию, при которой ей делали укол в ноге, вводили в вену особый раствор и определяли проходимость крови в сосудах. Весьма неприятная процедура. Но при этом опять же подтвердились предыдущие данные о том, что левая сонная артерия заблокирована, а правая тоже забита, но на восемьдесят пять процентов. Что касается области сердца, то поставленный там шунт работает безукоризненно.

Таким образом, оказалось очевидным, что в кардиологии Юле делать нечего. Проблема была с сосудами. Я вообще не понимаю, почему её тогда положили в кардиологическое отделение, когда сразу было ясно, что дело в сосудах. Пациентку выписали, а через три дня положили теперь уже в отделение к Ахмедовичу.

В палате было пять коек и пять больных женщин. Я приходил каждый день и садился возле кровати Юли. Мы ходили с нею по коридору, но немного. Она быстро уставала, но главное – она не чувствовала поддержку врачей. Ахмедович зашёл утром в палату, но к Юле не подошёл вообще. Это её очень расстроило. Она явно падала духом. Только хирург, который ей делал операцию на сердце, при встрече с нею в коридоре, стал расспрашивать о состоянии здоровья, ещё раз подтвердил, что с сердцем у неё всё в порядке, и постарался успокоить по поводу предстоящего стентирования. Он был в курсе того, что принято решение не оперировать заблокированную левую сонную артерию, так как это очень опасная операция, а поставить стент, то есть трубочку, на правую артерию, чтобы увеличить ток крови через неё и тем самым улучшить состояние головного мозга.

– Это даже не называется операцией, – говорил он. – Она напоминает коронаграфию, которую вы уже делали успешно, и осуществляется без общего наркоза, так что всё будете наблюдать, осознанно.

Мы немного успокоились. В понедельник назначили операцию. Обещали начать в двенадцать дня. Я пришёл к одиннадцати утра, но Юлю отвезли ещё в десять. В палате женщин мне делать было нечего, и я начал прохаживаться по коридору в ожидании появления каталки с Юлей. Тут идёт Ахмедович. Поздоровался со мной и настойчиво попросил не ходить беспокойно, а сесть в кресло и ждать. Я понял, что операцией занимается другой врач. Время тянулось медленно. Я садился и опять вставал. Ахмедович, проходя мимо, встретился с радостно улыбающейся пациенткой и представил меня ей, сказав:

– Вот писатель. – И, обращаясь ко мне, попросил меня назвать мою фамилию, которую он забыл.

Я назвал себя, и на том наше общение закончилось.

Привезли в палату другую больную, а Юли всё не было. Наконец, около двух часов дня я увидел каталку с выглядывавшей из-под простыни родной мне головкой Юли. При виде меня на лице её появилась едва заметная улыбка радости. Когда её завезли из коридора и переложили в кровать, я вошёл и, склонившись над ней, поцеловал. Она спросила, долго ли я ждал. Потом сказала, что с трудом вынесла такую процедуру, когда врач исколол ей все ноги и никак не мог попасть в нужный сосуд.