Александр Калинин-Русаков - Событие произошло

Здесь сопливые школьные выпускники взрослели, ощутив жизнь, словно стену, к которой они неожиданно прикоснулись, освободившись от родительской опеки. Стена согревала их, если в этом была необходимость, защищала от неприятностей. На неё безраздельно надеялись, как привыкают надеяться на того, кто всегда рядом.

Коридор, подоконник, первый аккорд…

– Какой?

– Ля-минор, потом до-мажор. Начали…

– …Уходит день и солнца луч и вдаль глаза твои…

Это была их первая сцена. Вместе со вспорхнувшими с гитарных струн звуками зажигались ярчайшие в мире софиты, самые благодарные зрители планеты заполняли зал под сводами коридора. Действо начиналось:

«…Корабли постоят и ложатся на курс…», «О друге» – «Если друг оказался вдруг…», о влюблённой колдунье – «Видишь, луна над рекою встаёт, это колдунья от счастья поёт…», «Girl», «Yesterday»…. Софиты горели всё ярче, сохли губы, зрителей становилось больше… А «Часовые любви»… знаете? Мальчишки, «Синий троллейбус». Лопались струны, в бешеном ритме стучали сердца, сладкая истома по-новому согревала кровь. Души, скидывая серые покрывала, становились всё ближе и ближе одна к другой. И про что бы они ни пели, всё было про то… «В каждой строчке только точки после буквы л…»

Любовь правила этот роскошный бал, и они были рады отдать ей свои права безраздельно. Ах, дорогой Зигмунд Фрейд, как ты прав! Страсти кипят нешуточные. Сердца раскалываются на части, осколки их разлетаются, соединяясь с другими сердцами, образуются новые созвездия и романтические туманности. Амур разгуливает по коридорам общежития с колчаном стрел и, лукаво надувая щёки, пускает их с нескрываемым удовольствием, поражает наповал счастливые и открытые для любви сердца. Мира, 18… Коридор, подоконник, первый аккорд…

***

Егорка тем временем продолжал уноситься мыслями в какой-то «свой» стройотряд… Туда, где синяя даль до горизонта, где новостройки поднимаются в зелёной тайге, где линии ЛЭП тонкими паутинками разлиновали бесконечные сибирские дали. Он рисовал картины героических будней, бессонных ночей, где они по колено в грязи строят какую-нибудь дорогу в будущее. Самой сладкой частью всех его фантазий был финал, в котором он видел себя стоящим у полукруглого окошечка с надписью «касса», откуда проворный кассир выкладывал перед ним кирпичики денежных знаков.

– Такое обязательно должно материализоваться, – думал Егорка и сладко улыбался.

Вот и Просеков в последнее время стал так же подолгу сидеть, задумавшись. Одевая на крупный нос роговые очки, он вдруг удалялся от реалий. Взгляд его упирался во что-нибудь неподвижное. Все понимали – Просекова здесь нет. Нет, он не выпадал из текущих событий, не пропускал вечерних посиделок с гитарой и прочими радостями. Но он отсутствовал. Все понимающе переглядывались. По вечерам ему кто-то звонил на общий телефон в коридоре, потом ещё. Наконец в один из вечеров Просек заговорил…

– Мужики, – начал он негромко и низко.

Просек не умел красноречиво говорить. Получалось это у него скучновато и односложно. Только главнее было не то, как он говорит, а о чём. А говорил он вот о чём…

– На лето есть хорошая работа. Надо перекрыть крыши в целом посёлке на Севере. Посёлок называется Заливино. Можно заработать реальные деньги. Надо человек двадцать пять, с руками.

Под сводами комнаты повисла звенящая тишина, сродни той, что случается в зените июльского дня. Все понимали, затевается что-то стоящее. Не проморгать бы.

– Инструментом обещают обеспечить, жильём. Еду готовить можно у меня дома.

Секрет раскрылся просто. Просеков родом был из этого самого Заливино. Егорка удовлетворённо хмыкнул. Перед глазами ясными очертаниями замаячили: бас-гитара, колонка, магнитофон, холодильник, да много чего…

Все притихли. Нет, они не смутились и не испугались. Работать вместе приходилось, и не один раз, но то были вагоны, баржи, машины с водкой, кирпичный завод. Только это одно дело, а тут масштабище. Расходиться не хотелось, пошла вольная дискуссия о том, кто, что умеет делать и о чём неплохо бы до отъезда осведомиться у знающих людей.

Егоркин отец умел всё, к этому приучал и его. Хотя мальчишкам интереснее всего было конечно «про войну». На их любопытство он всегда отвечал:

– Что интересного про то, как люди один другого убивают. Давайте я вам лучше про самолёты расскажу. И рассказывал, а мальчишки слушали, раскрыв рты. Они были первым послевоенным поколением, которое, не увидев ту страшную войну, продолжали ощущать её присутствие. Всё вокруг слишком живо напоминало, что жуткое событие не ушло навсегда. Многие фронтовики до сих пор носили солдатские гимнастёрки. Они давно выцвели и выносились до неузнаваемости, но это были те самые гимнастёрки, в которых они потели и мёрзли в окопах на ушедшей войне, которая на многие десятилетия впиталась в кровь всех, включая мальчишек.