Василий Гавриленко - Последний поезд

Один, два, три, четыре… На пятом ударе сердца, я выскочил из-за дерева, и, швырнув заточку, отпрыгнул в сторону, за ствол дуба. Все слилось — и крик стрелка, и продолжительная пальба второго…

— Абдулла, ты как?

Абдулла не ответил напарнику.

— Сука! — выругался стрелок. С дерева, под которым я укрылся, брызнула кора.– Тварь! Я завалю тебя.

А у меня теперь нет заточки.

Стрельба внезапно оборвалась.

— У него кончились патроны, — крикнула рыжая и вдруг приподнялась, точно желая смерти. Я лежал ничком, ничего не соображая.

— Идиот! Он не может стрелять.

Злые глаза самки, расширенные от страха, вновь сказали мне больше, чем ее крик. Вскочив, я ринулся вперед, к маячившей меж деревьями неуклюжей фигуре в желтом обмундировании.

Стрелок лихорадочно терзал свое оружие. Увидев меня, он отбросил автомат в сторону, потянулся к ножнам. Не дав вытащить заточку, я сшиб его с ног. Мы упали в неглубокую ложбинку, полную гнилой воды.

Барахтаясь, я попытался встать. Куда там! Из-под такой туши не выскочишь. Моя голова очутилась под водой. Пытаясь разжать железные пальцы, я извивался, как уж.

Радужные круги поплыли перед глазами. «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Что такое «фазан»? Воздуха!

Вместо воздуха — вода.

Но вот — воздух. Тело стрелка обмякло.

Кое-как я выбрался из-под туши в камуфляжной форме. Отплевываясь и кашляя, прислонился к дереву. Со всхлипами, жадно — воздух. Пить воздух, вдыхать. Пытаясь избавиться от звона в ушах, затряс головой. Рыжая стояла у трупа стрелка. Наклонилась, сорвала пучок пожухлой травы, вытерла окровавленную заточку.

Силы возвращались медленно. Здорово помял… Никогда прежде я не вступал врукопашную со стрелками. Как и большинство игроков, которым дорога Теплая Птица, убегал, словно кролик, лишь только в воздухе показывалась вертушка. Стрелки — самые сильные в Джунглях, и лучше не стоять у них на пути.

А вот теперь один из них лежит передо мной, другой валяется неподалеку.

Глядя на распластанное в ложбинке тело, я впервые подумал, что иногда игрокам полезно действовать сообща. Рыжая перехватила мой взгляд и ухмыльнулась — на щеках возникли ямочки.

— Не благодари.

— Что? — удивился я.

— Ничего.

— Верни заточку.

Пожала плечами.

— Держи.

— Надо отчаливать, — сказал я, пряча заточку. — В лесу могут быть еще стрелки.

— И ты не возьмешь это?

Рыжая пнула лежащий на земле автомат. А ведь и в самом деле, это законная добыча.

— Пойди-ка ошмонай второго.

Самка кивнула и скрылась за деревьями.

Я приблизился к телу, наклонился, снял с мертвеца шлем. Черные волосы, выпученные глаза, перекошенный, облепленный розовой пеной, рот. В общем, человек без Теплой Птицы.

Рюкзак. Зубами и слегка дрожащими пальцами, я развязал веревку. Ого! Похоже, жратва. А это, видимо, патроны. Отлично. Отставил рюкзак в сторону.

Подумав мгновение, стащил с мертвеца ботинки. Куртка, шлем — издали стрелки примут за своего, и трижды подумают, прежде чем стрелять, а игроки… Игроки бросятся наутек.

Вернулась рыжая. Быстро управилась! Прислонилась к дереву, выставив вперед ногу в толстом ботинке стрелка. Кроме ботинок, она прихватила автомат, рюкзак, куртку и шлем. Молодец.

Кленовый лист, кружась, опустился на глаза раздетого мертвеца.

Неспешно двинулись в сторону железнодорожных путей через заросли терна.

— Эй! — окликнула рыжая.

Я обернулся.

— Скажи, как тебя зовут?

— Что?

— Как тебя зовут?

— Нет у меня имени.

Эта самка чересчур любопытна. Имена… Зачем в Джунглях имена? Я уже и не помню, когда меня называли по имени… Нечто смутное, настолько далекое, что даже не верится: было ли?

И вдруг — всполох; да, было, раннее утро на светлой террасе, полноватая женщина с завитыми волосами разливает в чашки чай, светлоголовый мальчик, едва удерживая большую чашку в пухлых ручонках, протягивает ее матери…

— Как знаешь, — сказала рыжая.– Но, даже если тебе не интересно, мое имя — Марина.

Марина! Полноватую женщину тоже звали Мариной.

— Ну, я — Андрей.

— Здравствуй, Андрей, — Марина почему-то засмеялась. — Ты из этих мест?

Вот опять…

— Не знаю.

Я и вправду не знал. Однажды очнулся в овраге, опаленный оранжевым ветром, и знал только одно — надо выжить любой ценой. Только светлая терраса порой вспыхивала в сознании, но совсем не так ярко, как мгновение назад.

— Как страшно — быть лишенным родины.

Она бредит?