Ольга Горовая - Наваждение

Он прижался губами к ее лбу. Горячее прикосновение прошлось по натянутым нервам, словно удар тока. Всего пару секунд. Мало. Ее всю только больше затрясло. Захотелось вцепиться в Диму и не отпускать. Как угодно, но настоять на том, чтобы остаться. Только как с Калиненко настоишь?

Но все же ухватилась холодными и дрожащими пальцами за его запястье.

- Поезжай. Так лучше. И не звони, я сам наберу, родная.

Еще один поцелуй в лоб. И все. Отстранился. Взял ее пальто и сам набросил на плечи Лизы со спины. Сжал. Так сильно, как только он мог себе с ней позволить, никогда не причиняя боли. И появилось какое-то ужасное и стойкое понимание, что это - “прощание”.

Глаза заволокло слезами, несмотря на все ее попытки соответствовать Диме. Она не могла сдвинуться. Не хотела прерывать этого контакта, хоть и через кашемир. Но Калиненко решил все сам.

- Иди, - Дима отступил, отпуская ее плечи, и одновременно с этим легко подтолкнул Лизу в спину. - Гена ждет.

И Лиза вышла в открытые двери. В ночь, казавшуюся не черной, а серой. В весенний туман, такой же противный и тяжелый, как и его осенний “собрат”, такой же вязкий и давящий на грудь невыносимой болью. Прав был Дима: противно и влажно. Зябко.

Подошла к машине, просто не имея сил обернуться, потому что знала - не выдержит тогда, тело ее предаст. И молча села на заднее сиденье, пока Гена держал для нее дверь. Не оглянулась и когда они выезжали со двора. Не проверила, следил ли он за ее отъездом. Только по щекам текли слезы. И руки держали живот, где она впервые именно в этот момент ощутила слабый толчок их ребенка. А вместо счастья - ужасная боль, все сильнее разъедающая душу. От страха и непонимания. И опустошение.

Он стоял у открытой двери пока машина не выехала за ворота. И потом стоял еще минут десять. Леший знает зачем. Хотелось курить, но Дима не торопился доставать сигареты. Руки еще ощущали очертание ее плеч, холодное прикосновение пальцев Лизы. Затянуться успеет.

Смотрел на забор, на закрывшиеся ворота, и не видел ничего, кроме сизо-белого марева. И холода не ощущал. Только вдохнуть нормально из-за этого чертового тумана не выходило. Густой и влажный воздух просто не лез в горло. И из-за этого грудь давило, а виски ломило.

Калиненко все-таки толкнул входную дверь, захлопывая. Толку торчать на пороге - никакого. Пошел в кабинет, не включая свет, плеснул в стакан первое, что попалось под руку, не разбираясь в этикетках. Не для того, чтоб напиться до одури. Хотел унять противный привкус тумана. Разогнать кровь, чтоб не давило так грудь.

Не хотел ее отпускать. Его она. Его, лешего за ногу! И ведь не в первый раз расставались, а сейчас такое чувство, что с мясом оторвали. Родная стала. И правда в кровь, в кость вросла. Сейчас уехала, а в нем словно корневище осталось. И кровоточит. И ноет все тело так, словно разом все старые раны вскрылись. Твою мать! И так тянул до последнего. Раньше стоило ее куда-то отправить. Еще неделю назад, минимум. А то и еще раньше. Ситуация повернулась так, что сейчас никто, ничего и никому не мог гарантировать. Все сидели, как на углях и никто не знал, в какую сторону оно повернет. И куда выведет по итогу. А Калиненко точно знал, что ни за что в жизни больше не хочет видеть, как кто-то тыкает Лизе пистолет в бок. Нет, одному проще будет крутиться.

Закурил, даже окно не открыв. И вторым глотком допил все, что было в стакане, так и не разобрав: коньяк или виски? Один хрен. Лишь бы это треклятое давление в груди отпустило. Придавил ладонями глаза. Растер лицо. Черт знает сколько времени уже не высыпался. Да и укладывался всю предыдущую неделю из-за Лизы. Знал же, что не спит, пока его нет рядом, с какой-то придури. А потом шатает весь день от усталости. Сегодня ему сон вообще не светит, по ходу. А грудь так и давит.

Что это? Сердце от напряжения и стресса прихватило? Любовь, о которой Лиза ему всю жизнь талдычит?

Если так, если это и есть любовь - то проще удавится, ей-Богу, чем так жить. Хотя, тогда можно понять, что ее погнало под колонию полгода назад и заставляло терпеть его после всего. Ладно, Калиненко прекрасно знал, что он - “не сахар”, да и не стремился никогда быть “приятным”. Для себя жил всегда, в свое удовольствие. А теперь… Вон, значит, как вывернуло.

Так и подмывало набрать Гену и сказать, чтоб разворачивал машину и вез его жену назад. К нему. Только нечего здесь теперь Лизе было делать. Вообще. И надо было не тянуть так долго: ни себя, ни ее не подставлять.

Еще раз затянулся, стряхнул пепел. А все равно набрать хотелось, падла. Вытянув телефон, Дима вместо этого набрал Казака, поехавшего решать свои дела после последнего разговора у Калетника. Все, время для этого прошло и тоску надо засунуть подальше в глотку, пусть ноет где-то в желудке. Лишь бы думать не мешало. Теперь им надо быстро решать, как дальше действовать.