Виталий Каплан - Масть

Мы, милостию Божией императрица и самодержица Екатерина Вторая. Дано… в… день… месяца… года.

Я поглядел на Алёшку – и был тот как пыльным мешком ударенный. Причём, судя по тому, как смотрел он на меня, тем же мешком досталось и мне.

– Что за бред? – нарушил я сгустившуюся тишину.

– Не бред, – пояснил дядюшка, убирая бумагу, – а черновик высочайшего манифеста. Сей манифест будет предложен матушке-императрице к подписанию, и возникают две возможности. Или подпишет, или нет. Во втором случае произойдёт с ней апоплексический удар, что в её летах, да учитывая телосложение, вообще-то не слишком удивительно. Но подпись, неотличимая от императорской, всё равно под манифестом встанет. Думаю, обе возможности равновероятны.

– Ну скажите мне, дядюшка, что это шутка! – В волнении я и сам не заметил, как отступил от холодного «Януария Аполлоновича». – Ведь пункты все эти – глупость несусветная!

– Нет, Андрюша, это не шутка, – строго ответил дядюшка. – И поверь, друг мой, всё куда как серьёзно. Сейчас объясню. Во-первых, откуда. Оно – из Москвы, где некто Бровкин Дементий Павлович, коллежский регистратор, переписал рукою своею сей текст с оригинала, полученного, надо полагать, из столицы. Оригинал он после спалил в печке, судьба же переписанного мне неизвестна.

– Откуда ж оно тогда у вас? – полюбопытствовал Алёшка.

– А я, Алексей свет Дмитриевич, на коллежского регистратора следящее заклятье наложил, ещё позапрошлым летом. Видишь ли, господин Бровкин входит в московскую ложу Истинного Света, а у меня к ним особый и давний интерес… отчего и как, сейчас говорить незачем. Суть в том, что время от времени наблюдал я за Дементием Павловичем, он фигура интересная, письмоводитель тамошний. Но заклятье, признаюсь, работало через пень-колоду, толку немного было… Расстояние уж больно велико. Однако же позапрошлой весной, незадолго до Пасхи, наудачу попробовал я за письмоводителем подглядеть, и надо же, улыбнулась Фортуна – как раз тот миг застал, когда переписывал он сие. Видны мне были руки его, как выводят они на бумаге буквы… и я у себя за столом то же писал, что и он.

– И как же написанное понимать? – хмыкнул я.

– Если сложить написанное с тем, что мне и без того известно было, да прибавить то, что узнал после, выходит прямо полотно живописца. Московская ложа Истинного Света вкупе со столичной ложей Великого Пути замыслили заговор. Чего хотят – вы уж из манифеста поняли. И то не пустые мечтатели – заговорщики есть и в лейб-гвардии… не знаю пока, в каких полках. Но не только гвардия – и среди чиновников есть их люди. Может, не самого высокого полёта, зато охочие до власти, расторопные, умные.

– Умные? – прищурился я. – Вот этот манифест, эти замыслы вы называете умными? Кто на такое повестись может?

– Многие, – невозмутимо ответил дядюшка. – Потому что хоть и не получится из всего изложенного никакого счастья и процветания, а до пирога дорваться можно. Вот представь, сбылось у них, принудили-таки матушку-императрицу это подписать. Тотчас по всем краям гонцы, и манифест читают в соборах. И ликование. Потому что смотрите, ребята, кто в выигрыше. Крестьяне и государственные, и помещичьи – это раз. Получают сразу и волю, и землю. Это большая сила. Затем чиновники, которые помыслят в новую власть влиться и под себя что смогут подгрести. Старые солдаты, опять же. Заметьте, самые опытные. Кто при своих? Купечество. Этим ничего не дают, но ничего и не отбирают. То же самое мещанства касается. Хотя им тоже пряник – сказано же, из всех сословий в Верховный Совет избираться будут. А что же мы, дворяне-помещики? Мы да, мы теряем людей своих крепостных – но получаем выкуп за земли. Кто-то смирится, кто-то нет. Что же до попов, с ними сложно. Одни начнут вопить, что противно сие церковному учению, что государь – помазанник Божий, и без него ни России нет, ни спасения. Другие припомнят матушке Екатерине, как отобрала она монастырские и архиерейские земли, назначив взамен скудное содержание. Опять же, раскольники возликуют.

– Не всем простым людям такая воля понравится, – хмуро сообщил Алёшка. – Душегуб Емелька тоже ведь не зря себя царём объявил… без царя смута пойдёт, и мужик нутром это понимает.

– Верно, – кивнул дядюшка. – Только вот не любой мужик. И не любой купец… и не любой ремесленник… даже не любой поп… и уж подавно не любой дворянин. А значит, смута, как в начале прошлого века. Кровью умоется Россия. Такая кровь польётся, что злодей Емелька мальцом-шалунишкой покажется. Брат встанет на брата, сын на отца. Я Иной старый, насмотрелся разного, и понимаю – сие надолго. Не выйдет подавить влёгкую бунт, но и Верховный Совет ихний легко власть не возьмёт.