Александр Янов - Россия и Европа-т.3

Стоило ли, однако, тратить столько сил на такое доказательство, если в первой же главе трилогии («Завязка трагедии») совершенно недвусмысленно объяснено, почему она категорически неприемле­ма - ни для «грядочников», ни для «ордынцев»?

По многим причинам. Ну, хотя бы потому, что так и осталось для них недоступным, отчего, несмотря на все художества Боголюбского и «татарскую государственность» Северо-Восточной Руси, масса почтенных и преуспевающих людей неудержимо стремилась из

европейской Литвы в Москву на протяжении всего Европейского сто­летия России. И почему столь же неудержимо устремились они вон из Москвы после самодержавной революции ? (См. М.А. Дьяконов. «Власть московских государей», Спб., 1886) Или как случилось, что в первой половине XVI века, т.е. до самодержавной революции, Москва процветала - и побеждала - а во второй его половине, после этой революции, пала она под копыта татарских и польских коней? И почему на протяжении одной лишь четверти века превратилась Москва из «великой и могущественной» (см. «Английские путеше­ственники о Московском государстве». Л., 1937. С. 55) в третьераз­рядное государство, прозябающее на задворках Европы?

* * *

Это все о первой книге трилогии. Со второй и третьей дело обстоит, если это возможно, еще хуже. Ибо просто не заметили Вы там практически ни одной из тех идей, обсуждение которых и впрямь звучит вызовом современной истоиографии и требовало, следова­тельно, того самого мужества, с которым поздравили Вы меня в пер­вом своём письме.

Не буду голословным. Вы не заметили жестокого спора с вполне современными и авторитетными профессионалами, вовлеченными в «восстановление баланса в пользу Николая I», — с выдающимся американским историком Брюсом Линкольном и с известным петер­бургским исследователем Б.Н. Мироновым. А ведь этому спору посвящена фактически вся вторая книга трилогии. На чьей Вы сторо­не в этом споре так и останется неизвестным читателям.

Не заметили Вы также главу «Язык, на котором мы спорим», где предложено совершенно новое представление об историческом генезисе европейской государственности. Не заметили и фундамен­тально важную главу «Метаморфоза Карамзина». Важную в том именно смысле, что вполне может претендовать на «прорыв в изуче­нии проблемы». Тем более, что спор в этой главе идёт с крупнейшим современным культурологом Ю.М. Лотманом и не менее выдающи­мися российскими историками Ю.С. Пивоваровым и Е.Л. Рудницкой, * тоже нашими современниками.

И заметьте, всё это строжайше документировано. Никаких «цитат из вторых рук», в которых Вы меня упрекаете, ссылки только и исключительно на первоисточники. Другое дело, что первоисточни­ками этими оказались книги моих оппонентов, а не документы, кото­рые Вы, подобно всем «грядочникам», почему-то рассматриваете как неотъемлемое свойство любого конкретно-исторического иссле­дования. Кто, однако, сказал, что книги в качестве первоисточников менее важны и почтенны, нежели документы?

И ведь то же самое с заключительной книгой трилогии, в которой вмешательство России в ненужную ей и губительную для неё миро­вую войну, впервые, сколько я знаю, объяснено генезисом консер­вативного национализма, выросшего в «Национальную идею» импе­раторской России. Что думаете по поводу этого «прорыва в изучении проблемы» Вы? Неизвестно так же, как и то, на чьей Вы стороне в моем споре с Б.Н. Мироновым и с А, Н. Сахаровым..

Короче говоря, читателю трудно было бы заключить из Вашего послесловия, что речь в нём идёт не о книге под названием «Европейское столетие России», но о трилогии «Россия и Европа. 1462-1921».

ACKNOWLEDGEMENTS

И все-таки я настоял на том, чтобы Ваше послесловие пошло в печать так, как оно было написано. Почему? Прежде, чем ответить, позволю себе объяснить заголовок этой заключительной подглавки. На русский он обычно переводится как признательность, благодар­ность. Предварять таким образом рукописи процедура в Америке обязательная. Искусство благодарить давно превратилось здесь, как я уже однажды писал, в своего рода академический спорт - кто кого переблагодарит. Выражать признательность принято всем - тем, кто читал рукопись (за то, что хватило терпения) и кто не читал (за то, по крайней мере, что не испортили автору настроение). Я не говорю уже о соседях (за то,что не особенно шумели) и о студентах, о близ­ких друзьях и случайных знакомых.

Я, однако, не предваряю признательностью свои впечатления от Вашего послесловия, а заключаю ею. Специально, чтобы подчерк­нуть нетривиальность, искренность моей признательности Вам, Игорь Николаевич. Не только за то, что Вы попытались, пусть и не совсем последовательно, защитить меня от будущих нападок Ваших коллег-«грядочников». Но и за то, что Ваше послесловие дало мне возможность еще раз окинуть общим взглядом свою трилогию - и «сверху» как историко-философское эссе, и «снизу» как конкретно- историческое исследование. И еще раз убедиться, что при всех её возможных огрехах, годы, которые я на неё потратил, потрачены не зря.