Александр Янов - Россия и Европа- т.2

Точно такую же ошибку сделал в свое время Сергей Юльевич Вит­те. И пришлось ему еще собственными глазами увидеть в июле 1914-го, как прахом пошли все плоды его титанических усилий в 1890-е вы­тащить Россию из экономической дыры. Почему пошли они прахом? Да по той же причине: история представлялась ему столь несущест­венной по сравнению с громадой текущих финансовых и админист­ративных задач, что так и не догадался он спросить самого себя, для кого и для чего работает. Увы, ничему, как видим, не научила ро­ковая ошибка Витте сегодняшних экономических либералов.

Ключевое

Именно это обстоятельство, однако, делает альтернативу, пред­ложенную Федотовым, неотразимо соблазнительной для историка. И кроме того, с чего-то же должна начинаться война за освобожде­ние территории русского прошлого, оккупированной новой ордой мифотворцев. Тем более что стала бы она и войной за освобожде­ние молодых умов от московитского морока. И с момента, когда я это понял, у меня, как и у любого серьезного историка России, про­сто не было выбора. Кто-то ведь должен ответить на вызов Федотова.

смысл трилогии: Размышления автора

Luubime А теперь о том, чего ожидал Федо­тов от «новой национальной схемы». Естественно, прежде всего, чтобы она объяснила все те странности русской исто­рии, что не вписывались в старую. И в особенности самую важную из них: почему периодически, как ему уже было ясно, швыряет Рос­сию — от движения к европейской модернизации к московитскому тупику и обратно? Откуда этот гигантский исторический маятник, раскачивающий страну с самого XVI века? И почему так и не сумела она остановить его за пять столетий?

Для Федотова, разумеется, решающим свидетельством этой не­объяснимой, на первый взгляд, странности был 1917-й. Но замеча­тельная плеяда советских историков 1960-х (А.А. Зимин, С.О. Шмидт, А.И. Копанев, Н.Е. Носов, С.М. Каштанов, С.Я. Лурье, Н.А. Казакова, Д.П. Маковский, Г.Н. Моисеева, Ю.К. Бегунов) обнаружила в архи­вах, во многих случаях провинциальных, неопровержимые доку­ментальные свидетельства, что 1917-й вовсе не был первой в России катастрофой европейской модернизации. Эти ученые поистине сде­лали именно то, что завещал нам Федотов: начав заново изучать ис­торию России, они и впрямь нашли в ее земле «закопанные клады». Вот что они обнаружили.

Оказалось, что переворот Ивана IV в 1560 году, установивший в России самодержавие и положивший начало великой Смуте, а следовательно, и московитскому фундаментализму, был не ме­нее, а может быть и более жестокой, чем 1917-й, патерналистской реакцией на вполне по тем временам либеральную эру модерни­зации, которую в первой книге трилогии назвал я европейским столетием России (1480-1560 гг.). Да и николаевская имитация Мо­сковии переставала в этом контексте казаться случайным эпизодом русской истории, а выглядела скорее мрачным предзнаменовани­ем того же 1917-го. Один уже факт, что идейное наследие этого «эпизода» преградило России путь к преобразованию в конституци­онную монархию (единственную форму, в которой только и могла сохраниться в современном мире монархия), заставляет рассмат­ривать николаевскую имитацию Московии как ключевое событие русской истории в Новое время. Достаточно вернуть его в кон­текст всего послепетровского периода, чтобы в этом не осталось сомнений.

смысл трилогии:

Размышления автора "j~p 0"|"ЬЯ

стратегия Для Петра, вытаскивавшего

страну из исторического тупика, выбор был прост: Московия или Европа. На одной стороне стояли «духовное оцепене­ние» и средневековые суеверия, на другой — нормальное движе­ние истории, где те же богопротивные геометрия и философия при­вели каким-то образом к появлению многих неслыханных в «полу- немой» Московии и необходимых для отечества вещей — от мощных фрегатов до телескопов и носовых платков. Для Петра это был выбор без выбора. Европейское просвещение, как он его по­нимал, стало после него в России обязательным.

И ни один из наследовавших ему самодержцев до Николая I не смел уклониться от его европейской стратегии. С.М. Соловьев под­тверждает: «Начиная от Петра и до Николая просвещение всегда было целью правительства... Век с четвертью толковали только о благодетельных плодах просвещения, указывали на вредные по­следствия [московитского] невежества в суевериях». 32

Но европейское просвещение имело, как оказалось, послед­ствия, не предвиденные Петром. «Он воспитывал мастеровых, — за­метил по этому поводу один из замечательных эмигрантских писате­лей Владимир Вейдле, — а воспитал Державина и Пушкина». 33А отсю­да уже недалеко было до того, что «новое поколение, воспитанное под влиянием европейским», по выражению Пушкина, 34совсем другими глазами посмотрело на московитское наследство, которое не добил Петр и которое даже укрепилось после него в России. Речь шла, естественно, о крестьянском рабстве и о патерналистском его гаранте — самодержавии.