Кот Кортасара - Последняя четверть эфира - Ос поминания, перетекающие в поэму

Я год тебя не видел. Год. Год. Год.

Кожевникова устроила мне очную ставку и пытается выпытать Аствацатурова до того, как я вручаю ее Саше. Пускай Саша сама разберется.

Девушки!

Если вы это читаете!

Не в книгах счастье.

Как минимум, не в этих.

5

Вас когда-нибудь пронизывала дрожь, которая начинала затем вибрировать, что вы хватались за узор перед плывущими образами и улетали внутрь? И когда вы открывали глаза после, действительность медленно расправлялась из шума пятен в неясную плоскость, постепенно становившуюся объемной? И вас пронизывала энергия, которая никак не кончалась, которая не то пыталась высосать вас, не то вы питались ей, и видели в итоге все яснее и четче, будто влюбились в кого-то вчера вечером?

Не обращайте внимания, я гордо сижу в уединении, как обычно, и пытаюсь трипануть без, собственно, необходимых для этого молекулярных соединений. Что-то на уровне медитации. Ладно. Говорят, что молекула ДМТ, которая выделяется миндалиной в центре нашего мозга, при употреблении ее (я все еще пытаюсь выработать ее самостоятельно должной настройкой организма - я точно сумасшедший для вас, я знаю) помогает человеку оказаться в состоянии, похожим на сон, в котором гудят на два тона ниже цикады и общаются с тобой инопланетные сущности.

Я скорее всего принимаю плод своей фантазии за опыт, который хочу обрести, поэтому пока мое тело и ваше пронизывают мурашки, которые медленно настраиваются дрожью на вибрацию с постоянной частотой, а перед глазами начинают плыть мандалы вдаль, и я вижу язычок света, который танцует перед моими глазами в самом центре - когда я понимаю, что ближе (и исчезает - когда удаляюсь, поэтому я стараюсь вибрировать в резонанс), так вот пока еще я не влетаю в эту маточную трубу - и пока я не слышу звон и чужие (а, может быть, свои) мысли, я хочу сказать, что мое изумление медленно раскрывает мне рот, и я понимаю, что могу пока еще вернуться, но это такое огромное изумление - оно сухое, и веки стремительно моргают, хоть и тихо сомкнуты. И что-то плавает тут наподобие аминокислот, которые я вижу, они напоминают собой струны действительности - и мне кажется, я ловлю настрой и вижу большие черные глаза - и слышу, как кто-то общается со мной мной же.

Мне не хватает яркости и плотности ощущений, я открываю глаза, медленно выбираюсь наружу и стараюсь больше никогда об этом не думать.

6

Девушка в поезде листает книгу, чтобы обнаружить в ней две фотокарточки. Какой же я идиот. Как я мог забыть. Я распечатал их в автомате в “Республике” на Тверской. Автомат этот находился в тамбуре, перед автоматическими дверьми. Я стоял, выжидая, пока фотографии с Ленами и хэдкрабами вывалятся из него - и двери, двери внутрь, то и дело закрывались и то и дело открывались - я стоял на границе этого датчика, которым они руководствовались. Двери то и дело закрывались и то и дело раскрывались. Двери открывались и закрывались, принтер в глубине тихо пискнул, две скрепленные фотокарточки наконец-таки выпали из автомата, и я положил их в книгу.

Я сжег прошлую фотографию за год до того, как распечатал их в очередной раз. Я не знаю, стоит ли обсуждать мою безнадежную зацикленность и навешивать на нее ненужные метафоры. Так или иначе, девушка обнаружила в книге Кортасара, которую я ей подарил, эти самые злополучные фотокарточки, вымолвила “Ой, тут что-то есть” и протянула их мне.

И понятно теперь, что мой наивный жест останется безответным. Как хочется обнять кого-то и быть обнятым в путешествии. Не сегодня, Андрей. Тебя не спасут ни глупые совпадения, ни подаренная книга, ни отчеты о том, что ты тоже бывал в Ульяновске, из которого они родом. Все разглагольствования впустую - да и это было бы неправильным в конце-то концов. Я смотрю в окно, и лицо обернутой к нему девушки отражается ликом Лены. Как меня все доконало. В моей истории было столько концов, но не было ни единого начала. Девушка просыпается и уставляется на меня. Нельзя таращиться на других вот так. Я знаю это и бегу курить в тамбур.

Я засыпаю, я наконец-то засыпаю в этом промерзшем салоне, никакого удовольствия спать в этом кресле под номером 37, даже с пачкой “Айсбуста” в кармане. Я проснусь в Канаше, и их уже не будет.

7

Немо: Это не ливень, это морось. Вода не поднимается. Ты не куришь. Лебеди давно умерли.

Андрей: Кто ты?

Немо: Никто, но кто-то. Море, морось, изморось, лужи, бедные норы, бедные осы.

Андрей: Они защищались. Они не были виноваты.