Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл

ция углубляла неблагоприятную, не отвечающую национальным условиям

структуру производства, тормозила развитие услуг, вела к нарушению рав-

новесия на рынке, ухудшала международное положение нашей экономики,

особенно условия обмена нашего национального труда с заграницей, и в

конце концов должна была валиться в застой…»

Это из апрельской «Программы действий КПЧ».

Как они смеют так писать?

Они кто – югославы? Румыны? Китайцы?

Оставлять такие выпады без ответа Кремль не мог, если так пойдет,

другие народы, с нами связанные, всем нам обязанные, тоже начнут реаги-

ровать на трудности болезненно, искать снова смысл существования, пере-

писывать новейшую историю. Пойдет такая во все стороны цепная реакция,

что не удержать развал социалистического мира, пока пристегнутого, не-

смотря ни на что, к российской цивилизации. Такими или примерно такими

были умствования Москвы.

На этом отрезке истории наша цивилизация оказалась во власти кучки

посредственностей, самих себя назначивших править империей, края кото-

рой они едва различали давно не молодыми глазами. Мудрость уступила ме-

сто воинственности, мы почти не выходим из войн с врагами внешними и

внутренними. Воинственности у нас в крови, как гемоглобина. И когда со-

седний народ вдруг попробовал жить иначе, как живут другие европейцы,

как когда-то жил он сам, открыто выражать свои мысли, обходиться без цен-

зуры, придать мироустройству, как бы оно ни называлось, спокойные черты,

Москва занервничала настолько, что от нее всего можно было ожидать. Тем

более в ситуации путаной: враг вроде бы внутренний, свой, даже «братский»,

но юридически внешний.

Если власть настораживала каждая строптивая индивидуальность, то

можно представить, что она чувствовала, когда вернуть свою индивидуаль-

ность захотел целый народ. Чехословацкие реформы ставили под сомнение

уверенность кремлевских лидеров в их избранности или, по Л.Зорину, «гене-

тической элитарности».

Лучшие европейские умы присматривались к усилиям пражских ро-

мантиков трансформировать одну хозяйственную систему в другую и убеж-

дали Москву, что странам, связанным в общий блок, это ничем не грозит, но

может появиться новый опыт, полезный всем. Было очевидно, что дом раз-

валивается, жить в нем опасно, кто-то должен начать реконструкцию, не до-

жидаясь обвала стен. Реформаторы, принимаясь за дело, гнали из памяти

уроки сталинского СССР и готвальдовской ЧССР, старались забыть о проли-

той в таких случаях крови и с упованием на успех начинали ломать под до-

мом фундамент, на котором держался не только их дом, но квартал. На языке

ортодоксов это было перерождение компартии в социал-демократическую,

отход от принципов марксизма-ленинизма, начало движения Чехословакии

к буржуазной республике. Как ни относиться к идеологам Кремля сорок лет

спустя, их оценка тогдашнего вектора движения была безошибочной.

…Брежнев пишет письмо Александру Дубчеку, или Саше, как по праву

старшего обращается к нему. «Сижу, сейчас уже поздний час ночи. Видимо,

долго еще не удастся уснуть, в голове теснятся впечатления от только что

закончившегося Пленума ЦК КПСС и разговоров с секретарями ЦК республик

и обкомов партии. Пленум прошел хорошо. Если сказать коротко, на Пленуме

речь шла о нынешнем обострении классовой борьбы между двумя мировы-

ми системами, о месте и роли в этой борьбе коммунистических партий, рабо-

чего класса, социалистического лагеря и сил мирового коммунизма…»

На настольном календаре 15 апреля 1968 года.

«…И, как всегда, в таких случаях думаешь не только о своих делах, но и о

своих друзьях, братьях, борющихся рядом, в одной линии нашего обширного

и сложного фронта. Хотелось бы вот сейчас побеседовать, посоветоваться с

тобой, но увы, даже и по телефону звонить сейчас поздно. Хочу положить

свои думы на бумагу, не очень заботясь об отшлифовке выражений…» 2

Брежнев поднимает голову.

За столом члены Политбюро и секретари ЦК КПСС. Это их идея послать

Дубчеку личное письмо, ни к чему не обязывающее, и попытаться располо-

жить к себе, пока события не зашли слишком далеко. Жаркий полдень, солн-

це бьет в высокие кремовые шторы. Брежнев пишет под диктовку соратни-

ков, но своей рукой; у него почерк прилежной курсистки, округлый и четкий.

Как это выглядело, мне потом расскажет А.М.Александров-Агентов, помощ-