Роберт Грин - 48 законов власти

Вскоре любая речь или статья Мао изобиловала отсылками к ранним периодам китайской истории. Он, например, напоминал о великом императоре Цинь, объединившем страну в III веке до н. э. Цинь запретил и приказал сжигать труды Конфуция, укрепил и закончил постройку Великой Китайской стены и дал Китаю современное название. Подобно Циню, Мао также объединил всю страну, начав решительные преобразования, направленные против деспотического режима.

Цинь известен в китайской традиции как жестокий диктатор, царствование которого длилось короткое время. Блестящая находка Мао заключалась в том, чтобы зеркально перевернуть эти черты, одновремен­но по-новому интерпретируя Циня, оправдывая его законы в глазах современных китайцев и используя его, чтобы оправдать жестокость своего режима, насажда­емого в стране.

После провала «культурной революции» в конце 1960-х годов в Коммунистической партии Китая началась борьба за власть, в которой основным противником Мао стал Линь Бяо, в прошлом его близкий друг. Чтобы сделать понятнее для масс различие между философией Линь Бяо и своей, Мао вновь прибег к аналогиям из прошлого: он стал отождествлять своего оппонента с фигурой Конфуция, которого Линь и в самом деле постоянно цитировал. Себя самого Мао связал с древним направлением в философии, известном как легизм — законничество, к которому относился древний философ Хань Фэй. Легисты отрицали этику Конфуция, они верили в необходимость насилия для создания нового порядка. Они боготворили власть. Для придания себе веса в конкурентной борьбе, Мао развязал в масштабе страны пропаганду, пороча идеи Конфуция, исполь­зуя аргументы легистов против конфуцианства для того, чтобы поднять молодежь на своеобразный бунт против старшего поколения. Такой величественный контекст он ухитрился придать обычной политической возне. В результате Мао еще раз вышел победителем, привлек на свою сторону массы и одержал триумфальную победу над противниками.

Ни один народ не имеет таких глубинных связей с прошлым, как народ Китая. Столкнувшись с этим непреодолимым препятствием для реформ, Мао прибег к простой стратегии: вместо того чтобы начинать борьбу с прошлым, он поставил его себе на службу, проведя параллели между радикальными коммунистами и романтическими персонажами китайской истории. Переплетая историю о войне Трех Царств с борьбой Китая, Соединенных Штатов и Советского Союза, он отвел себе роль легендарного Шу Чжугэ Ляна. Подобно императорам прошлого, он добивался культового поклонения народных масс, понимая, что китайцам просто необходима символическая фигура отца или патриарха, которую они могли бы почитать. После того как он совершил грубейший промах с Большим скачком, попытавшись осуществить форсированную модернизацию страны, с треском провалившуюся, он больше не повторял этой ошибки: он еще раз убедился, что радикальные перемены следует укутывать в привычные одежды прошлого.

Урок прост: прошлое всесильно. То, что случилось давным-давно, кажется более масштабным, связь с традицией и историей придает любому делу вес. Пользуйтесь этим, добиваясь для себя преимущества. Когда вы разрушаете привычное, то на его месте образуется пустота, люди испытывают страх перед хаосом, который может хлынуть, заполняя ее. Позаимствуйте у прошлого весомость и законность, хотя бы и отдаленно напоминающие ваш случай, чтобы создать видимость чего-то привычного и успокаивающего. Это придаст вашим действиям романтический флер и прикроет, сделав менее болезненной, истинную цель — перемены, то, к чему вы стремитесь.

Следует принимать во внимание, что нет ничего более труднодостижимого, более сомнительного для успеха, более опасного в обращении, чем начинать новый порядок вещей.

Никколо Макиавелли

Человеческой психологии во многом свойственна двойственность. Это проявляется, например, в том, что, даже понимая необходимость перемен, зная, насколько важно обновление и для общественных институтов, и для отдельных личностей, люди все равно испытывают раздражение и тревогу, когда эти процессы затрагивают лично их. Они знают, что изменения нужны и неизбежны, что новизна принесет облегчение, разгонит застой, но в глубине души цепляются за прошлое. Перемен как абстрактного понятия, или поверхностных перемен, «косметического ремонта», они просто жаждут, но изменения глубокие, затрагивающие самую суть их привычного уклада, нарушающие заведенный порядок, вызывают глубочайшее неприятие.