Gradinarov - Synovya

Рядом с могилками, на травянистой земле, грубо сколоченные ящики из берёзового горбыля с большими щелями, через которые белеют скелеты. Тут же почерневшие от солнца нарты, истлевшие сокуи, оленья упряжь.

– Это похоронены энцы! – сказала она. – Их хоронят прямо на земле, могил не роют.

Александр никак не воспринял слова девушки. Он стоял и грустно слушал кладбищенскую тишину. «Кто тут лежит, к чему он стремился в жизни, чего достиг или нет? Теперь никто не сможет ответить. Каждый появился на свет из небытия и ушёл в небытие. И жил ли он вообще на белом свете?» – задавал себе вопросы Александр. Он вообразил место, где похоронены мать и отец. Года два назад Степан Петрович Юрлов возил его и Иннокентия на могилы родителей. Заменили кресты, подсыпали холмики и положили на них каменные плиты. Священник из Енисейска отслужил панихиду. «Вот так и мои тятя с мамой лежат, а рядом мчат по тракту тарантасы, кибитки, скрипят с кладью подводы, внизу, на Енисее, гудят пароходы. И никому нет дела до живших когда-то на земле людей!» – думал Александр, сдерживая подступающие слёзы. Он смахнул слезу, ещё раз перекрестился и молча пошёл к станку. Медленно, не оглядываясь на идущую сзади Елизавету. Под ногами мялся ситец мягких трав и пёстрых цветов. Яловые сапоги покрылись цветочной пыльцой, будто он только сошёл с пыльной дороги.

Вышли на узенькую стёжку, идущую от поскотины. Девица захватила два порожних ведра и одно из них подала Александру. Он взял молча и, не поворачивая головы к Елизавете, быстро пошёл вниз, по косогору, к реке. Зашёл в воду, смахнул с сапог пыльцу, будто освободился от грустных мыслей. Зачерпнул воды и разжал мокрую ладонь. Брызги прильнули к щекам Елизаветы.

– Что с тобой, Александр Киприянович? – спросила девица.

– Отца и мать вспомнил! И сразу грусть одолела. Мыслями я был там, на той страшной круче, которая забрала моих родителей. Ты уж прости, Елизавета Никифоровна! Я душой суров, но кладбище не переношу без слёз. Я даже о тебе забыл. А сейчас увидел в реке, как в зеркале, солнце и облака. И тебя. И понял, ради этого стоит жить, даже если потом ты будешь в забвении.

Елизавета бултыхнула в воде ногой и покрыла рябью своё отражение.

– Видишь, там уже меня нет. Растаяла. Так и жизнь людская. Сегодня жив человек, а завтра его нет. С этим надо смириться. Жить надо каждый день, будто последний. Но об этом не думать. Вот у меня сегодняшний день счастливый за все мои пятнадцать лет.

– И у меня, пожалуй, тоже. Но лучшим считаю день, когда я встретился, впервые, с псаломщиком Ефремовым. Он на многие вещи мне открыл глаза. Хоть чуть-чуть научил понимать жизнь. Обучил грамоте, – сказал Александр. – А ты, Елизавета, всегда будешь в моих мыслях со мной.

Александр ощутил, как умирает и тает в душе что-то старое, постылое, унылое, и как начинается что-то яркое, свежее, новое! И это новое, неиспытанная им доселе радость и невиданная красота отражённого в воде солнца – в ней, в этой статной и весёлой девице, под лёгкой кофточкой которой нежное молодое тело.

Странно, но Елизавета уже успела привыкнуть к нему, будто знала всю жизнь, и не стеснялась. И при встрече на берегу, и на поскотине, и на кладбище, и сейчас, у самой кромки воды, в манящей близости, она предстала перед ним, как раскрывшаяся под солнцем полярная ромашка.

– Александр Киприянович! Пора идти дальше! – крикнул от лодки Степан Петрович Юрлов.

– Запрягайте собак! Сейчас подойду!

Он не сводил глаз с Елизаветы. Она стояла босиком на камешке, и мелкая волна щекотала пятки. От воды поднималась приятная прохлада. Она касалась ног, груди, шеи, ласкала спину, уши, лицо. От удовольствия девушка прикрыла глаза и почувствовала, как сладкая истома наполняла молодое упругое тело. Александр взял её за руку. Елизавета вздрогнула и открыла глаза. Он молчал, словно обдумывал, как проститься на глазах стоящих у лодки мужиков. Александр сжал её руку своей огромной горячей ладонью. И она почувствовала, как его тепло наполнило её взволнованное сердце. Елизавета отдернула руку и закричала притворно:

– Больно же, медведь этакий!

И махала рукой, будто онемевшей.

– Прости, Елизавета Никифоровна! Мне так захотелось тебя обнять, так приголубить. Но я сдержал себя.

– Свои хотения, Александр Киприянович, оставь при себе. Мы, хоть и ссыльные, но честь свою храним! – гордо ответила девушка.

Она сконфузила его строгим ответом. И у него при прощании не находилось ласковых слов.