Gradinarov - bratia

– Завещание купца Енисейской временной второй гильдии Киприяна Михайловича Сотникова на случай моей внезапной смерти от 20 мая 1871 года.

Отец Даниил снял очки:

– Это он писал накануне своего пятидесятилетия.

Киприян Михайлович завещал брату Петру половину движимого и недвижимого имущества, а остальное – Екатерине и двум сыновьям, Александру и Иннокентию. В его складочном магазине стояли два сундука с подарками для сыновей. Завещание заверил губернский нотариус.

– Петр Михайлович и Александр Киприянович, делите все пополам, делите все по совести, как завещал Киприян. А коль Александр пока несовершеннолетний, то его отец просил стать опекуном своих детей Юрлова Степана Петровича. Позовите завтра опекуна и начинайте дележ, – посоветовал отец Даниил. – А ты, Сашок, успокойся. Делай, как завещал отец. А с дядей Петей меньше ссорься. Вам долго придется жить под одной крышей.

– Пусть не лезут к нам с Кешей – и ссор не будет! – пообещал Сашка.

И остались дети сиротами. Вроде и родня кругом, а недосуг к детям заглянуть, в чем-нибудь помочь, посоветовать, а то и просто приголубить. Знают, дети живут в достатке. Александр по-прежнему занимается с псаломщиком уже по программе мужской гимназии, а Иннокентий у Стратоника Игнатьевича берет уроки по программе церковноприходской школы. Александр наставляет младшего, помогает решать арифметические задачи и заставляет читать детские книжки. Сам же увлекся историей России, прочитал все книги из библиотеки учителя и ходит к ссыльным полякам, где берет брошюры английских экономистов. Каждое утро поднимает пудовые гири, колет дрова, приседает с Иннокентием на плечах. Тягался на руках с Акимом. Как ни силился батрак удержать руку, Александр положил ее трижды. Не устояли перед его силой и поляки. Он легко расправился и со Збигневом, и с Сигизмундом. Лишь со шкипером Гаврилой – ничья. По силе оказались равными.

– Ну, ты, Сашок, крепкий орешек! Тебе пятнадцать, а ты всех мужиков положил! Я не шучу! Занимайся гирями и к двадцати годам будешь подковы гнуть! – советовал Гаврила. – Я когда на большом пароходе ходил, то не имел равных по рукам на судне. А в кабаке, на спор, укладывал руки и английских, и французских, и немецких бугаев! Много вина выигрывал! Ты сейчас уже не слабее их!

Имущество разделили, записали в шнуровые книги и поставили внизу три подписи: Петр Михайлович Сотников, Александр Киприянович Сотников и Степан Петрович Юрлов. Как только дядя получил все что хотел, жизнь детей пошла наперекосяк. Особенно у Александра! Два человека со схожими характерами тягались друг с другом упрямством, самолюбием, жестокостью и силой. Дядя не жалел племянника, племянник ни в чем не уступал дяде. И тот и другой в доме хотели быть первыми, ни от кого не зависимыми: ни в делах, ни в суждениях. Петр Михайлович накопил, будучи при Киприяне на вторых ролях, столько своего «я», что оно наконец вырвалось наружу и крушило на пути все, что не совпадало с его взглядами или с кем он не сходился во мнении! А молодой ум Александра, впитавший науку и похвалу Стратоника, успел себя оценить и поставить главной задачей создание собственного «я»: умом, силой и норовом. В спорах с Александром, когда у дяди Петра не хватало доводов, он вытаскивал плеть из-за голенища и оставлял синие полосы на спине племянника. Племянник терпел, никогда не просил у дяди прощения и поступал так, как считал нужным. Он потом уходил в свою комнату, где плакал не от боли, а от уязвленного самолюбия. Однажды он решил больше никогда не позволять дяде размахивать плеткой.

Как-то Петр Михайлович по привычке решил поизмываться над Сашкой за то, что тот не помог Акиму истопить баню.

– Я готовил с Кешей уроки, а баню топить – дело батрака! – спокойно ответил он.

– Он-то батрак, а ты кто здесь? Хозяин? – спросил Петр Михайлович племянника. – Хозяин здесь один – я, а ты – такой же батрак, как Аким!

И вытащил из-за голенища плетку. Но не успел Петр Михайлович взмахнуть, как Александр вырвал ее и, не размахиваясь, опоясал дядю по спине. Тот только ойкнул от боли. Александр кинулся к стене, где висела шашка, выхватил из ножен и пошел на дядю. Петр Михайлович, белый как стена, медленно пятился, в надежде хоть чем-то защититься от удара. Он дрожал от страха, видя разъяренное лицо с занесенной над головой шашкой. Петр ухватил стул за ножки и вытянул перед собой. Молнией блеснуло лезвие – и разрубленная до сиденья спинка стула развалилась. Петр Михайлович кинул под ноги племяннику обломки и осенил его крестом: