Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.

Пиджак стоил восемьдесят марок, еще двадцать ушло на банку хорошего трубочного табака. И мы первыми вернулись к месту встречи. Вскоре появилась увешанная пакетами Оля Остроумова. Другие ее пакеты несли сопровождающие. Долго не появлялась Люда Зайцева: мы извелись - ее не было и не было! Считанные минуты оставались до конца сеанса, мы явно опаздывали на сцену... Наконец, пришла. В руках у нее не было ничего!

- Люда, в чем дело?! Вы ничего не купили?!

- А мне здесь ничего не понравилось, - сказала она просто, махнув рукой, как отмахиваются от комара в поле.

В причинах столь высокой требовательности к американскому ширпотребу со стороны симпатичной представительницы колхозного крестьянства разбираться было некогда. Мы оставили Люду для второго захода в американский торговый рай, а сами побежали через площадь.

Впереди бежал Ростоцкий. Тогда я еще не знал, что он на протезе. Ногу потерял на фронте.

Как это и принято, на пресс-конференции для немцев (да и для нас, конечно) было выставлено много водки и бутербродов с икрой. Разговор пошел из тех, что называют взволнованными. Оказалось, что фильм не просто понравился, он зацепил за сердце. Немцев! Кто-то все-таки здорово придумал показать "Зори" именно в Берлине, именно в дни Памяти и в день нашей Победы...

На обратном пути, уже в машине, я спросил Люду:

- И что же вы, Люда, все-таки купили?

- А вот, - отвечала она, запуская руку в пакет, - этот платок маме, этот соседской Любочке, этот учительнице Вере Петровне... - Платков на пятнадцать для родных, соседок и товарок ей ста марок как раз хватило.

Ну а финал всей этой истории изложен, собственно, в начале этой главки. Действительно, по приезде в Москву вечером включаю телевизор и вижу Леонида Ильича Брежнева, прилетевшего в США. Вот он выходит на трап самолета и на нем точно такой же пиджачок, какой мы с Ростоцким двумя днями раньше приглядели мне в Берлине: синесероватый, легкий, с покатыми плечами и накладными карманами.

Мозги, как говорят в таких случаях, поехали. Если брежневский пиджак шил Игманд, то кто шил тот, что я купил черт те где? Не мог же Брежнев перед визитом за океан тайно пробраться в американский магазин в Берлине, подняться на эскалаторе и на четвертом этаже прикупить пиджачок точно такой, в каком я собрался ходить в Госкино!

Позвонил Игманду.

Оказалось, что он подвел и меня, и Брежнева. Устав ломать мозги над новыми моделями для лидера великой державы, он... слизал модель злополучного пиджака с буклета какой-то американской фирмы.

"Это я делал по образцу", - спокойно объяснил он, мгновенно лишая случившееся всякой мистики, а язвительный прогноз начальства, увидевшего меня в подобострастной обнове, малейшей обоснованности.

"Далеко пойдешь!" - было тогда сказано. Действительно, получилось далековато. Много разных пиджаков пришлось поизносить...

Прослушка под подушкой

Едва начал осваиваться в номенклатурных прелестях новой жизни, как обнаружил, что, оказывается, в своих радостях не одинок. Кто-то пожелал их разделить. Точнее, взять под контроль все мои возможные радости, а также огорчения. Короче: в доме появилось подслушивающее устройство! Тайное - от меня, от Алены, даже от маленькой Оли, которая еще не говорила, а гукала. Кому-то важно было не упустить, о чем она гукает.

Впрочем, перегибаю. Тут ирония неуместна.

Став какой-никакой номенклатурой, я, как выяснилось, попал под контролирующий колпак другой номенклатуры - более высокой и значительной. "Прослушка" - это же испытанный метод обнаруживать неугодных, нелояльных, разного рода нечестных да и просто властям подозрительных в разных смыслах этого слова. Так было прежде, так и теперь. В моем случае, думаю, проверялась политическая лояльность прежде всего и возможное корыстное использование должности: вдруг да запущу в производство сценарий за некие отступные, за "откат", как стали называть это дело потом. Тут домашние разговоры, буде в них окажутся подняты соответствующие темы, проверить не мешает.

Оглядываясь в прошлое, приходится отметить, что желающим узнавать мою подноготную ничем поживиться так и не удалось. Ни с кем из диссидентов я даже не был знаком, а что касается честности как таковой, то я, если можно так выразиться, вырос с нею в обнимку, до тягостной занудливости, до почти комичной щепетильности. Подслушивающие этого не знали, подслушивая, они только теряли время. А потому появление в доме "жучка" меня ничуть не напрягло: пусть слушают, если хочется. Ничего для себя интересного не услышат!