Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.

О том, что к тому времени уже было шварцевское участие в "Белом солнце пустыни", в "Звезде пленительного счастья", в "Дерсу Узала", в десятках других фильмов - говорить не приходится, все было на слуху, и было - наслаждением.

Но, видимо, там, в сумрачной северной столице кому-то из властей предержащих был не симпатичен или даже не угоден этот солнечный музыкант, коли упрямо обносили его давно заслуженной почестью! Шутка ли - за шестьдесят! Этот возраст мне в те годы казался солидным. Не справедливо, думалось, надо человека поддержать. Чем черт не шутит: может, публикация в массовом журнале станет последней каплей для решения "дать" звание или "не дать"...

И тут в свой рассказ я должен ввести новый персонаж - находившегося в расцвете славы Булата Окуджаву. Я ему позвонил и попросил написать об Исааке Шварце - все что угодно, все, что захочет, и так, как захочет, напечатаем, не изменив ни запятой. Булат охотно согласился.

Может быть, кто помнит, был такой фильм - "Мы с вами где-то встречались". Вот и мы с Булатом "где-то встречались". Я еще застал время, когда о Булате Окуджаве никто не знал. Нет, кто-то, конечно, и тогда его знал, но не все, как стало потом. Первое узнавание у каждого случалось по-своему. "По-своему" было и у меня.

В редакцию "Труда" - было это, наверное, году в 1958-м, примчался сильно взволнованный Стасик Куняев, сам в то время торивший тропу в поэтический цех, и сообщил, что сегодня в Доме железнодорожников, в литобъединении выступит какой-то новый поэт, но будет не читать свои стихи, а петь их под гитару!

Зальчик ЦДКЖ был набит под завязку - сплошь стихотворцы и их поклонницы. Выяснилось, что и у Стасика они уже есть. Но было не до них. Перед всеми на отдельном стуле объявился человек с гитарой - худой, большелобый, с темными усиками, подчеркнуто спокойный. Не сразу запоминающееся имя - Булат Окуджава. Видимо, то было одно из его первых публичных выступлений в Москве. Была, напоминаю, "оттепель", страхов убавлялось, поэзии прибавлялось, всяческие струны начинали петь.

Того, что принес с собой Окуджава, люди ждали, он оказался одноцентренным с ними, если воспользоваться словечком Толстого. Они, как и он, когда "невмочь пересилить беду", устремлялись в последний троллейбус, пассажиры которого "приходят на помощь", как и он они "носили на крыльях то, что носят на руках"... Окуджава попал в нерв времени с меткостью амура, поражающего готовое влюбиться сердце. Мы все влюбились в него сразу, безоговорочно, в каждую строчку, в каждую вроде бы простоватую, но покоряющую интонацию. Никто, кажется, об этом не говорил, но мне кажется, что Булат оказался сразу признан теми, кто вступал в зрелость после Сталина, потому, что он в гораздо большей степени, чем другие воевавшие поэты - Винокуров, Луконин, Слуцкий, Ваншенкин - соединил военное поколение с поколением тех, кто в войну были детьми. У него оказались одинаково слышимы и солдатские "грохочущие сапоги", и "безмолвный разговор" красивых и мудрых, как Боги, молодых влюбленных, чьи "тени качались на пороге"...

До магнитофонных записей, а тем более до первых публикаций песни-стихи Окуджавы уже передавались из уст в уста, как сказки в деревнях. Мелодии и слова легко ложились в память. Кстати, Александр Свободин сказал мне как-то, что спрашивал о музыке Окуджавы у Шостаковича. Тот ответил, что в музыкальном смысле она совершенно корректна и оригинальна. В те времена я, как и многие, быстро усвоил булатовский репертуар, в связи с чем был неоднократно приглашаем в разные дома именно потому, что там хотели "послушать Окуджаву".

К тому времени, когда публика уже искала Окуджаву, а он еще искал публику, относится приглашение его выступить в кафе "Артистическое", что располагалось в Камергерском переулке напротив старого здания МХАТа. Мы, молодые, там пропадали часами, по-нынешнему - "тусовались", наблюдая, как мхатовские мэтры - Белокуров, Ливанов, Станицын и другие вальяжно пересекали помещение, у буфетной стойки опрокидывали в себя фужер коньяка и, прожевывая конфетку, твердым шагом удалялись в сторону своего театрального храма.

Кто организовал ту встречу с Булатом, сейчас и не припомню; возможно, Игорь Ицков, будущий сценарист, лауреат Ленинской премии. Но - собрались. Старый швейцар, у которого всегда можно было взять в долг, запер дверь на медную задвижку. Булат запел. И вот в самый разгар пиршества нашего духа, противостоявшего запретам, на пороге возникла внушительная фигура в кожаном пальто, а за ней вторая.